Деликатная проблема
Шрифт:
— Ему давно следовало бы покинуть свой пост. Возможно, как подчиненному ему нет цены, но он не руководитель. Не стоит винить себя за то, что человек занимал не свое место.
— Не свое место? — задумчиво повторяю я.
Артур кивает, а затем спокойно делает глоток из чашки жены. Во мне начинает глухо подниматься ропот: а можно без всей этой… романтики?
— Даже та же Утюжкова справилась бы гораздо лучше него.
— Ты серьезно? — вскидывается Майка.
— Вполне. У нее хорошие организаторские способности, волевой характер, большой опыт работы в вашей сфере и непререкаемый авторитет. Из нее получился бы отличный руководитель.
— Откуда такие выводы? Ты видел ее на вечеринке едва ли пару часов!
Артур улыбается:
— Ты мне рассказала.
Глава 43
Майка открывает рот, закрывает, вновь открывает:
— Неужели я настолько ее нахваливала? — морщится она.
— Это не было похоже на похвалу, скорее, наоборот. Но если отделить твое личное мнение и оставить голые факты, вывод напрашивался сам собой. Пойду поработаю, буду в кабинете.
Майка провожает мужа взглядом, затем задумчиво тянет:
— Думаешь, Леманн того же мнения об Утюжковой?
Я неуверенно качаю головой — без понятия.
Ночую я в «своей» спальне. Утром Артур отвозит нас обеих на работу — и я по достоинству оцениваю преимущества личного автомобиля.
В кабинете еще никого нет. Майка традиционно первым делом включает отопление и тут же ставит чайник. Я наспех хватаю кое-какие документы и бегу к Злотникову. Последний шумно выдыхает, но возражений не следует — и к десяти мы уже прибываем на Базу.
Короткая встреча с начальником одного из участков — и вот в моем распоряжении тот же офис-вагончик, где тогда мы с Русланом опрашивали Романова, но теперь опрос веду я одна. Впрочем, это сложно назвать опросом: вахтовики заходят по одному и расписывают события того дня, когда с Бурковым произошел несчастный случай.
— Нас уже допрашивали полицейские, — говорит мне Верховицкий, едва успев войти. Я его знаю: он работает в одной бригаде с Бурковым, и если последний огрызался на меня открыто, то Верховицкий выражал мне свое негодование невербально.
— Я в курсе, — нейтрально отвечаю я, — но я не из полиции, а из отдела охраны труда, и это стандартный опрос свидетеля несчастного случая. Возьмите вот этот бланк, укажите свои данные, а затем буквально по минутам восстановите события того дня.
Верховицкий пару секунд смотрит на меня сверху вниз, но затем садится, берет протянутую мной ручкой и начинает писать корявым, неразборчивым почерком. Мысленно сочувствую Ванюше — потом ему придется пробиваться через эти дебри закорючек, чтобы перевести опрос свидетеля для архива немцев.
Верховицкий пишет долго, минут сорок. Я не тороплю, мне и без того есть, чем заняться. Когда он откладывает ручку, часы уже показывают обеденное время. Я киваю.
— Будьте добры, передайте Волкову, что я жду его здесь для опроса. Пусть подойдет сразу после обеда.
Я не смотрю на Верховицкого, продолжаю печатать протокол, но он отчего-то не уходит. Поднимаю на него вопросительный взгляд: мнется на месте, теребя в руках шапку. Затем решается:
— Тут это… — тянется к какому-то свертку, с которым заходил в офис, разматывает его и извлекает наружу…
Треснувшую в нескольких местах каску.
Смотрю на нее немигающим взглядом.
— Это Семеныча, — неохотно выдавливает Верховицкий, — полицейский сказал, что если бы не каска… что если бы она не была застегнута, Семенычу была бы хана. Башку сплющило бы.
Покореженный пластик лежит на столе — и в моей голове вихрем проносятся неприятные воспоминания — и ужасные, вероятные картинки неблагоприятного для Буркова исхода. Дышу. Я цепной пес, мне нельзя показывать слабость, поэтому я беру себя в руки.
— Тогда вашему Семенычу повезло, — отзываюсь я ровным тоном. — Так я могу рассчитывать на то, что вы передадите мое сообщение Волкову?
Верховицкий угукает, затем, наконец, подходит к двери. И вновь замирает.
— Тут, в общем, еще кое-что… — добавляет он, — просто, чтоб знали… Романов сильно злой стал после того ДТП, я его на той неделе в городе видел, вдрызг пьяного. Он орал, что его по судам мотают, срок приличный светит, говорил там что-то пиво в пакете и какую-то дверь. Грозился… Что мстить будет. Вы там того… Аккуратнее, что ли…
Глава 44
Мои зрачки расширяются, но это единственный признак страха, который я не могу сейчас контролировать.
— Спасибо, — благодарю Верховицкого, — что-нибудь еще?
Он отрицательно качает головой и, наконец, уходит. Я остаюсь одна — и теперь могу позволить себе проявить свои истинные эмоции.
«Говорил там что-то про пиво в пакете и какую-то дверь».
Пиво в пакете. Дверь.
Я закрываю лицо руками и сжимаюсь в комочек. Господи, да ведь это он тогда приходил к моей квартире и оставил тот «подарочек»! А я, дура беспечная, решила, что это оставили для соседки — и попросила Майку перевесить пакет! Но как он узнал мой адрес? Впрочем, сейчас это не имеет значения. Важно другое — что мне делать? Одно дело — когда он голословно бросается угрозами, другое дело — когда он приходит к моему дому, что напугать. Должна ли я заявить в полицию? Но ведь доказательств не осталось: бутылка, на которой если и остались отпечатки пальцев Романова, благополучно перешла к Илоне. Или я преувеличиваю и пиво на ручке моей двери не его рук дело? Но тогда как интерпретировать его слова?
На меня удушливой волной накатывает страх: еще никогда в своей жизни я не боялась так сильно. Мне хочется домой, к маме, чтобы она ласково погладила меня по голове и позвала пить чай со свежеиспеченными блинчиками, а папа зашел с улицы, разжал свою широкую мозолистую ладонь и протянул мне несколько ягод ароматной одичавшей клубники, растущей у нас на заднем дворе. Мне хочется вновь стать маленькой девочкой под защитой своих родителей и беспечно взирать на будущее, в котором нет места угрозам и страху. Моя броня дала трещину — совсем как эта каска, которая продолжает смотреть на меня со стола. Зачем Верховицкий ее не забрал? Чтобы она продолжала напоминать мне о несчастном случае с Бурковым?