Делла-Уэлла (Странствие королевы)
Шрифт:
Она схватила с приземистой столешницы поднос с какими-то серебристыми рожками-стручками, особо популярными у летучих зверьков, и высыпала их прямо на черный принцессин плащ. Потом вспорхнула на освободившийся импровизированный пьедестал и, вскинув руки над головой, захлопала в ладоши:
– Минуточку внимания! Я, Царевна Будур, повелеваю вам...
– и поперхнулась.
Сжимая в кулаке край бархатного занавеса, на нее безумными глазами смотрел Оцмар.
XIV. Жертвоприношение
Она медленно опустила руки и смущенно переступила с ноги на ногу. Она не то чтобы испугалась или смутилась нескромностью своего костюма - нет, в ней на миг вспыхнуло то магическое внутреннее зрение, которое изредка дает возможность людям заглянуть в свое будущее. И она поняла, что такой невесомо-счастливой, как минуту назад, ей не быть уже никогда.
Босые ступни примерзли к черепаховой столешнице.
– Ну вот, - проговорила она, стараясь хотя бы сохранить капризный тон прежней Царевны Будур, - ты все испортил. Разве порядочные люди подглядывают за женщинами, которые раздеваются?
Но он, казалось, даже не слышал ее голоса.
– Ты спрашивала меня, делла-уэлла, почему именно ты?
– Он судорожно рванул занавес, и за ним открылось чудовищных размеров зеркало, чуть затуманенное небрежностью полировки.
– Смотри же!
Раздался короткий свист, словно подозвали собаку, и тотчас же весь сонм пепельно-воздушных прислужниц сбросил свои одеяния. И девушка увидела себя, залитую медвяными предзакатными лучами, - живой взметнувшийся огонь меж задымленных холодных угольков, пламенная птица Феникс среди серых воробьев... Ну почему, почему Скюз не видит ее сейчас - такую?
Но вместо младенчески-голубых очей джасперянина на нее глядели цепенящие ужасом глаза хищника, в глубине которых мерцали фосфорические блики, и ей не пришло на ум сравнить их с плотоядным огнем тигриного или волчьего взгляда, потому что она знала: нет во Вселенной страшнее хищника, чем человек.
"Никогда не показывай зверю, что ты его боишься, - всплыли в памяти наставления отца.
– Не можешь нападать - обороняйся без страха. Страх всегда брешь в защите".
– Я хочу увидеть, князь, как они танцуют!
– Это просто счастье, что она не успела выдворить "этот кордебалет". Пока вокруг такое сонмище обнаженных гурий, бояться нечего.
Теперь, похоже, Оцмар ее услышал - он бросил одно коротенькое непонятное слово, и обнаженные пепельнокожие красавицы закружились в нестройном танце. Приблизившись к девушке, все еще стоявшей на своем пьедестале из боязни оказаться с Оцмаром лицом к лицу, они склонялись, касаясь лбом колена, и, устремившись к окну, вспархивали на резные перильца, заменявшие подоконник, и стремительно ускользали по невидимой отсюда наружной лестнице. Ничего себе танец. И хламидки свои не подобрали, если придется бежать, можно поскользнуться.
– Мне нестерпимо знать, что кто-то, кроме меня, осмеливается глядеть на тебя, делла-уэлла, - даже солнце, которому принадлежит все живое!
– В его высоком, срывающемся голосе звенела такая страстная ненасытность, что девушка невольно съежилась и присела на шероховатый черепаховый панцирь столешницы, обхватив колени руками. Увидела в зеркале собственное отражение, горько усмехнулась: ну прямо персик на эшафоте. И - то ли зеркало мутнело, то ли в комнате сгущалась нерукотворная мгла, но теперь загорелое тело девушки не светилось, подобно юному взлетному огню, а тускло рдело бессильным угольком.
В этой неотвратимо надвигающейся пелене мрака было столько чужой, удушающей воли, что она сорвалась с места и бросилась к окну с отчаянным криком: "Гуен, Гуен!" - и с размаху ударилась в упругую поверхность тяжелого полупрозрачного занавеса, наглухо замыкающего оконный проем. Смутные контуры города-дворца угадывались за его янтарно-дымчатой и совершенно непроницаемой стеной, но теперь над всем этим хаосом башен, куполов и простирающих руки к солнцу белесых статуй навис начертанный на занавесе всадник с диковинным мечом, напоминающим хвост кометы, на бешеном единороге, вонзающем свой загнутый книзу рог в собственную грудь.
Девушка мягко развернулась, словно готовясь к прыжку. "Не загоняй зверя в угол, - говорил отец, - это утраивает его силы. Бей его, когда он на свободном пространстве".
Теперь загоняли в угол ее.
– Ну, и долго ты собираешься держать меня взаперти?
– проговорила она тоном, не сулящим ничего хорошего.
– Ты не взаперти, делла-уэлла. Ты в своем городе и вольна распоряжаться всем, что дышит и что растет, что вырублено в скалах и выращено среди трав, что уловлено в струях ветра и что поднято с озерного дна...
– Спасибо, не надо. Если ты такой добрый, то найди мне белокожего малыша - и расстанемся по-хорошему. У меня тоже, знаешь, нервы на пределе.
– Подарки не возвращаются, делла-уэлла. Этот город - твой...
– Да что ты заладил - твой, твой... Не нужен мне, не нужен, не нужен! Гори он синим огнем!
Он дернул головой, словно его ударили по лицу, и, резко отвернувшись, прижался лбом к зеркалу. Тугая, напряженная тишина не просто повисла - она нарастала, как может нарастать только звук; никогда не испытывавшая приступов клаустрофобии, девушка задыхалась от гнетущего ощущения сдвигающихся стен. Она невольно повернулась к принцессе, как бы прося у нее поддержки, и натолкнулась на острый, почти ненавидящий взгляд. "Да что же ты делаешь, что ты творишь, капризная самовлюбленная дура, - читалось в этом взгляде.
– Сейчас он вышвырнет нас из дворца, и кто нам тогда поможет искать моего сына?"
Таира пожала плечами, встряхнулась, и с нее словно слетели колдовские чары. Ну, немного душно - потерпим. Паршивый полумрак, так это еще прабабушка как-то бросила мельком: мол, не позволяй мужчине гасить свет, это - прерогатива женщины... Тогда она не поняла. Теперь поняла - наполовину.
Она вздохнула, нагнулась и подняла чье-то кисейное покрывало. Хорошо, длинное - удалось завернуться, получилось что-то вроде сари. Жаль, никто не оставил тапочек. Скользнула к горемычному князю, замерла у него за спиной.