Делла-Уэлла (Странствие королевы)
Шрифт:
Носилки качались уже равномерно - видимо, натренированные бегуны пошли в ногу. Криков они или не слышали, или им было ведено не обращать на них ни малейшего внимания.
– Да стойте же! Стойте! Всех перевешаю!
Темп бега заметно ускорился.
Девушка похолодела, когда поняла, что это - не следствие ее монарших посулов, а опасность неудержимо распространяющегося пожара. Она вспомнила палки в руках разбегающихся слуг да это же были факелы! Прожаренная солнцем смолистая древесина вспыхнет, как пакля, а Сэнни где-то в самом сердце этого дворцового лабиринта!
– Да послушайте же! Оцмар умер! Я теперь ваша госпожа! Я вам при-ка-зы-ва-ю!!!
Носильщики разом остановились, портшез опустился с легким толчком, и земля под ним
– и было ясно, что ни ногтями, ни зубами их не продерешь. Кругом ничего твердого - травяная подушка, и все. Хотя бы не быть босиком - на сапогах или туфлях бывают металлические пряжки...
И тут ее осенило. Платье! Наряд, расшитый самоцветами! Если хоть один имеет острые грани... Пальцы судорожно ощупывали невидимые в кромешной темноте драгоценности. Есть! Маленькая, но жесткая металлическая оправа, алмазное острие. Только бы не подделка, только бы...
Резкий толчок отбросил ее назад, руки разжались. Пришлось снова в лихорадочном темпе искать нужный камень, а носилки между тем подняли, и снова началось Движение - теперь вверх по чуть заметному, но постоянному склону. Ага, вот. Ободрать жемчуг, который мешает зажать ткань в кулаке, чтобы выступала только самая верхушка накладного украшения... Так. Камень со скрипом проехался по диагонали боковой стеночки. Неужели ничего? Она послюнила палец и попыталась нашарить в темноте след пореза. Не порез... но царапина. Ощутимая, хотя и не глубокая. Она оперлась коленями о плетеное сиденье и принялась изо всех сил резать шкуру, стараясь попадать по одному и тому же месту. В маленькой кабинке стало жарко, от постоянной качки к горлу подступала тошнота. Проклятая оболочка ее микротюрьмы, словно заговоренная, не уступала - руки онемели, а результатом была только маленькая бороздка. Девушка сменила руку и продолжала работу с неослабевающей яростью, запрещая себе думать о том, что прошло уже не менее получаса. Несколько раз характерный сбой покачивания показывал, что носильщики меняются, продолжая неуклонно двигаться в гору. Теперь ей не нужно было искать направление разреза - камень скользил по бороздке, которая углублялась раз от раза. Вниз - вверх. Вниз - вверх. Вниз...
Легкий запах гари проник в кабинку. Таира чуть не завопила от радости значит, еще немного. Сильнее. Сильнее...
Носилки закачались и рухнули без всякого бережения. Теперь до нее доносились звуки и тяжелый топот - если бы не ожесточенность криков, можно было бы подумать, что вокруг ее укрытия пляшут захмелевшие великаны. Что узилище превратилось в убежище, она уже не сомневалась; несколько раз по портшезу били чем-то тяжелым, затем он качнулся и завалился набок - счастье, что не той стороной вниз, где наметился разрез. Шум понемногу стихал, сверху на носилки что-то рухнуло, и наступила тишина.
Она начала догадываться, в чем дело. Судя по движению вверх, они поднимались по склону знаменитой "лягушечьей" горы, на вершине которой было спрятано голубое золото - ее, кстати, по праву дарения и в силу приобретенного титула. Стража этой сокровищницы, вероятно, не разобралась в ситуации... А, неважно. Только бы вылезти, в этой западне уже почти не осталось воздуха... Еще несколько отчаянных движений, и невообразимая смесь гари и вони ворвалась внутрь кабинки. Радуясь тому, что на ней почти ничего не надето, Таира втиснулась в узкий разрез, извиваясь как ящерица, высунулась по пояс - и замерла.
Носилки лежали на склоне обрывистой горы, а внизу, под кучерявой пеленой не желавшего подниматься дыма, полыхало Пятилучье. Уже не сохранилось ни одного висячего мостка, вместо куполов вихрились огненные смерчи, и только кое-где сверкающие изразцовой облицовкой минареты тянулись к небу, словно еще надеясь взлететь над этим адом. Девушка почувствовала, что задыхается больше от слез, чем от дыма, потому что никакой надежды на спасение из этого пекла не было и быть не могло, а главное - все это было чудовищно бессмысленно...
Размазывая по лицу слезы пополам с копотью, она вдруг почувствовала, как что-то касается ее головы. Она с трудом повернулась, чтобы поглядеть вверх, - с крыши ее носилок свешивалась четырехпалая рука. Она прижалась к земле и окончательно выползла наружу, цепляясь за какие-то волосатые стебли, чтобы не покатиться вниз по обрыву. Попыталась подняться на ноги и поскользнулась. А когда всмотрелась в то, что было у нее под ногами, то испытала приступ самой безобразной и неудержимой тошноты. Потому что это были внутренности тихрианина, чей труп был заброшен на валяющийся у самого обрыва портшез. Еще одно тело, исполосованное не мечом, а огнем, валялось в двух шагах. Дальше целая груда, и не тел, а обезображенных обрубков. Бессмысленная жестокость. Еще более бессмысленная, чем уничтожение города, - там, по крайней мере, была последняя воля умирающего князя. И - странное дело - у нее почему-то не возникало ненависти к Оцмару.
Он был безумен, он был болен неизлечимой любовью к ней, позвавшей его так бездумно на погибель и ему, и Сэнни, и, может быть, маленькому Юхани. Но Кадьян - хитроумный, расчетливый Кадьян, который все понимал и в любой момент мог вмешаться, не допустить - да просто не передать последнее Оцмарово повеление... Ну, попадись он ей - а она сделает все, чтобы он ей-таки попался...
И точно в ответ на ее беззвучное проклятие, едва заметный бугорок, поросший травой, начал вдруг подыматься, будто под ним вызревал гигантский гриб; достигнув человеческого роста, он плавно двинулся, словно поплыл, прямо к Таире, и она уже видела, что это - Кадьян, встряхивающийся как собака, выскочившая из воды, так что травяные брызги разлетаются изумрудным ореолом и тут же испаряются, не долетев до земли.
Больше всего ее изумило то, что он шел, нисколько не прихрамывая, а спокойно и даже величаво.
Он остановился перед девушкой и оглядел склон, усеянный обезображенными телами. Покачал головой.
– Лихие у тебя воины, повелительница, - произнес он каким-то странным голосом, в котором смешивались и осуждение, и зависть.
Она разом забыла все, что хотела ему наговорить. Чтобы это сделали джасперяне? Ратные братья ее Скюза?..
– Врешь. Зачем только?
– Когда я служу своему повелителю, я служу верно, - проговорил он своим обычным безразличным тоном, словно сообщал ей о каком-то пустячном деле.
– Я видел одежды твоих стражников. На Тихри подобных нет.
– И сколько же их было?
– Один.
– А лицо? Ну хоть какие-нибудь приметы?
– допытывалась она.
– У него не было лица.
Она вспомнила, что отливающие металлическим блеском куртки джасперян, которые они называли почему-то скафандрами, имели капюшоны с дымчатыми щитками - то ли от солнца, то ли от дождя. Все сходилось.
– И ты все видел?
– спросила она упавшим голосом.
– Своими глазами?
Он понял ее вопрос буквально.
– Я видел все глазами травы, под которой мне пришлось укрыться. Он возник прямо из воздуха и напал на тех, что несли тебя, повелительница. В одной руке у него был огонь, в другой - железо. Он разрезал их на куски, безоружных. Стражники, приняв его за дракона в человеческом обличье, попадали ниц; он поднял одного из них и, указывая на носилки, произнес одно-единственное слово: "Кто?" - "Властительница Будур", - еле слышно пролепетал обреченный. Тогда твой воин ударом ноги опрокинул носилки, распорол своего пленника сверху донизу и, отшвырнув его, принялся добивать всех. Потом шагнул к обрыву, прыгнул вниз - и тут же исчез.