Делла-Уэлла (Странствие королевы)
Шрифт:
Теперь она была отрезана от всего мира - мира этой окаянной Тихри, в котором круглой сиротой оставался ее крошечный Юхани. Она не сумела найти его, и теперь, даже если ему посчастливится выжить, он будет обречен на пожизненное скитание по пыльной дороге, ведущей к солнцу чужой земли, пригретый в варварском караване или еще хуже - в зверинце здешнего убогого князька.
Мысль эта была так нестерпима, что слезы отчаяния покатились по ее щекам, падая на руки, где уже высохли капли подземной реки...
Что-то шевельнулось у нее под плащом. Она вскрикнула - естественный для женщины ужас перед обитателями подземелий, которые на всех планетах имеют почти одинаковый вид. Она, оплакивая разлуку с сыном, не думала о себе, равнодушно готовая задохнуться в дыму или стать погребенной под развалинами этой башни. Но стать жертвой крыс, спасающихся от пожара...
Задержав дыхание, она тихонько опустила глаза - на ее коленях, уютно угнездившись в складках плаща, старательно вылизывал себе шерстку маленький, как белочка, зверек. Она твердо знала, что никогда в жизни не встречалась с такими большеглазыми пушистыми созданиями; но в то же самое время это существо откуда-то ей было знакомо. В переливчатом мерцании светляков она всматривалась в теплую палевую шкурку, кольчатый роскошный хвост, трепещущие вибриссы с бусинками на концах...
И вдруг вспомнила. Этот зверек был точной копией той игрушки, которую она подарила несчастному ребенку, убитому стражником. Только этот, живой, был раза в два крупнее, и, что странно, шерсть его была совершенно сухой значит, он выбрался не из Воды. Изумление ее было настолько велико, что Она невольно прошептала:
– Откуда?..
Он встрепенулся и уставился на нее изумленными темно-синими глазами. Потом крошечная пасть раскрылась, и послышались цокающие и шипящие звуки, и, к не меньшему удивлению, мона Сэниа прекрасно поняла, что он сказал:
– Ты воскресила меня, потому что меня коснулась слеза жалости. Я - один из Неоплаканных зверей.
– Не... кем не оплаканных?
– Никем. Разве ты не знаешь, что после того, как люди истребили множество звериных семей, не оставив о них ни памяти, ни сожаления, последний волшебник Ет-Хриер-ет отправился на поиски еще уцелевших обитателей когда-то дремучих лесов нашей земли. И если он находил последнего из своей породы, он относил его в свою пещеру - последнюю пещеру на склоне еще не срытой последней горы. А когда он почувствовал, что оставляет этот мир, то он взял с собой дыхание каждого из нас, завещав, что воскресить нас могут только слезы, пролитые не о себе. Но в нашем мире разучились плакать... Ет-Хриер-ет говорил, что ледяной разум несовместим с горячими слезами.
– Как же тебя зовут?
– Шоёо. Я - последний из породы скользящих шоео.
– Бедный Шоёо! Здесь тоже запахло смертью.
– Да, - печально отозвался Шоёо.
– И волшебников тут нет.
Наступило молчание, нарушаемое лишь рокотом воды да жужжанием все прибывающих светляков. Зверек дышал бесшумно.
– Скажи, малыш, - прошептала она с едва затеплившейся надеждой, - острые ли у тебя зубы?
– Я грызу орехи, - облизнувшись при сладком воспоминании, отвечал Шоёо.
– Тогда мы еще можем подумать о спасении. Видишь эту веревку? Перегрызи ее!
Шоёо, не перебирая лапками, на брюшке скользнул вверх и вцепился зубами в тонкий золотистый шнур. Рванул - с ходу не получилось. Мелко дрожа, принялся вгрызаться в неподдающееся вервие. У принцессы мелькнула в голове леденящая мысль, что оно укреплено каким-нибудь заклятием.
– Шоёо, постарайся, другой возможности у нас нет...
Он переменил позу, вцепившись задними лапками в тугой жгут и помогая себе коготками передних. Что-то тоненько зазвенело, точно порвалась струна, и дышать стало немного легче.
– Получается?
– Да, только медленно, - тяжело дыша, отвечал Шоёо.
– И вот еще: если я догрызу все до конца, у меня сотрутся зубы и я умру от голода.
– Не бойся, малыш, мы что-нибудь придумаем! Только перегрызи веревку, а там...
Лопнула еще одна невидимая струнка.
– Больно...
– прошептал зверек.
– Шоёо, я прошу не о себе - если меня не будет в живых, скорее всего, погибнет и мой маленький сын. Я буду последней в своем роду, Шоёо...
Зверек выгнулся дугой, теперь он дышал не бесшумно, а с остервенением так рвут на клочки смертельного врага. Трудно было представить, что прелестный невесомый в своей пушистости зверек способен на такую ярость.
Тоненько тенькали рвущиеся золотые нити. Клуб дыма ворвался в верхнюю часть башни, светляки разом спикировали вниз и теперь мельтешили где-то над самой водой. Сразу стало темнее.
– Шоёо, если ты не поторопишься, мы просто задохнемся!
Разом лопнуло еще несколько нитей, и мона Сэниа, закусив губы, рванулась изо всех сил. Зверек с писком упал обратно ей на колени, истончившийся шнур врезался в тело - и лопнул. Не давая себе ни секунды на то, чтобы хоть немножко размять затекшие руки, она выхватила из-за пояса кинжал и начала пилить путы на ногах. Только сейчас она поняла, каким же мучением было ее освобождение для крошечного создания! Еще немного усилий... Все. Ноги тоже были свободны. Теперь - как повезет. Если и трубы, по которым утекает отсюда вода, покрыты хотя бы тонким слоем позолоты - это конец. Но если золото только на внутренней стороне башни, то надежда оставалась. Слабенькая, по все же. Она скинула плащ, сунула притихшего Шоёо за пазуху и, набрав побольше смрадного, прогорклого воздуха, бросилась вниз, сквозь мерцающее облачко светляков.
Вода приняла ее почти без всплеска и сразу потащила куда-то вправо, не давая погрузиться на самое дно. Там уже не было канала - только узкое жерло тоннеля, в которое ее втянуло, как еловую шишку. Выбросив руки вперед, она сильным толчком послала свое тело как можно дальше от непроходимой для нее башни. Бессознательно подлаживаясь в такт ударам сердца, она отсчитывала гребки: раз... два... три... четыре... пять - через ничто.
Когда последний из дружинников возвратился в командорский шатер, неся на своем плаще чешуйки неостывшего пепла, Эрм первый преклонил колени, и все последовали его примеру. Так и застыли они, стиснув свои мечи, остриями вонзенные в пол, в безмолвном обряде поминовения. Они не оплакали лорда Асмура, оставшегося на заре их походов в безвестной могиле Серьги Кентавра, и сейчас, опершись лбом о сжатые руки, каждый из них думал о двух командорах.
Это кольцо коленопреклоненных воинов было таким отчужденным в своей скорби, что ни Таира, ни тихриане, как ни горевали по погибшей, не осмелились войти в командорский шатер и разделить с джасперянами их суровый обряд поминовения. Сквозь овальный дверной проем девушка глядела на согбенные фигуры в наглухо застегнутых полускафандрах и не могла заставить себя думать о том, что под одним из них спрятан похищенный амулет. Ощущение нереальности происходящего, не покидающее ее ни на минуту, стало просто нестерпимым, и шелковистое, туго обтягивающее ее платье приобрело вдруг нежную влажность человеческих ладоней; и неповторимый, различимый только ею запах то ли горных цветов с Дороги Строфионов, то ли... И голос. Не слышимый никому голос: "Побереги ее, деллу-уэллу..."