Дело Аляски Сандерс

Диккер Жоэль

– С того, что это все его одиннадцать лет мучает, он в инвалидном кресле, наверное, подыхает и хочет облегчить душу.

– Не знаю, Маркус, что вы имеете в виду, но вам пора ехать.

Он повернулся ко мне спиной и двинулся в дом. И тогда я воскликнул:

– Хелен вряд ли бы вами гордилась!

Гэхаловуд в бешенстве обернулся, остервенело содрал со стены табличку “Радость жизни” и изо всех сил запустил в меня. Она попала в капот моего “рейндж ровера” и оставила на нем вмятину.

Перед

отъездом из Конкорда я зашел попрощаться с Лэнсдейном и рассказал ему, что произошло.

– Не уезжайте ни с того ни с сего, Маркус! – урезонивал он меня.

– Это выше моих сил. И потом, Перри прав: на каком основании я во все это лезу?

– Вы должны идти до конца!

– Идите сами, вы коп, в конце концов!

– Не могу.

– Как это – не можете?

– Я не могу просто так взять и открыть расследование. Вы себе представляете, какой поднимется тарарам в полиции? Я ничего не могу без точных доказательств.

Последняя фраза меня огорошила:

– Так вот почему вы послали меня вести расследование? Чтобы я, как крот, сделал всю грязную работу? А вы бы остались чистеньким? Ну, браво! Нобелевская премия за трусость!

– Вы сами сразу ухватились за дело, Маркус!

Я развернулся, чтобы идти, и тут Лэнсдейн произнес:

– Знаете, что сказала бы Хелен?

– Не впутывайте в это дело Хелен…

– Она сказала бы, что Маркус Гольдман из “Правды о деле Гарри Квеберта” никогда бы не отступился.

– Писатели всегда приукрашивают реальность. Мне ли не знать.

Через пять часов я добрался до Манхэттена с его предвечерними пробками, огнями и гомоном. Вернулся в свою квартиру, из которой уехал три недели назад. Принял душ, заказал еду, потом подошел к окну и стал смотреть на бурную ночную жизнь летнего Нью-Йорка. Я думал о Перри. Не сводил глаз с телефона в надежде, что он позвонит, но напрасно. Я спрашивал себя, сумеем ли мы наладить отношения или я окончательно потерял последнего друга.

* * *

Прошло несколько дней. Вестей от Гэхаловуда не было. Я несколько раз пытался ему звонить, но безуспешно. Не в силах больше выносить этот холод между нами, я наконец сел в машину – вернуться в Конкорд и объясниться. Но пока ехал по Массачусетсу, сдулся. И меня неведомо как занесло в университет Берроуза, где я учился и где повстречал Гарри Квеберта.

Увидев знакомые места, я почувствовал укол ностальгии. Наведался в зал для бокса, в большую аудиторию, где в один прекрасный день 1998 года отличился перед Гарри Квебертом, прошелся по коридорам, где столько раз шагал со своим соседом по комнате, Джаредом. Спросил себя, что, кстати, сталось с ним за эти годы.

Семестр закончился, вокруг было безлюдно. Я направился на филологический факультет, задержался у двери кабинета Гарри. Табличку с его именем сняли. Я потянул на себя дверь: комнату, похоже, никто не занял. В ней пахло затхлостью. Мебель была лишь та, что положена, – полки и фанерный письменный стол. Значит,

Гарри после увольнения в июне 2008 года никто не замещал. Я стал выдвигать ящики стола. Два верхних были пусты. В третьем я обнаружил старую газету, на ней лежала статуэтка чайки. Я вздрогнул: что здесь делала эта статуэтка? Только я собрался ее забрать, как чуть не подскочил – за моей спиной раздался голос:

– Это мог бы быть ваш кабинет, Маркус.

Это был Дастин Пергол, декан филологического факультета.

– Я… я в гости зашел, – промямлил я.

– Вижу, – улыбнулся Пергол.

– Как поживаете, господин декан?

– Я уже не декан, я теперь ректор университета. Как видите, продвинулся по службе, но до вас не дотягиваю. Кому сказать, я вас в 1998 году чуть не отчислил, а вы теперь звезда американской словесности и гордость университета.

Пергол пригласил меня к себе на ужин. Я согласился – и оказался в очаровательном домике в кампусе. Познакомился с милой супругой Пергола и, должен признаться, провел весьма приятный вечер.

– Благодаря вашему “Дому писателей” университет Берроуза стал даже престижным, – поведал мне за ужином Пергол. – Многие студенты записываются на филфак в надежде пожить в Авроре.

– Я просто счастлив.

– А этот Эрни Пинкас, который обеспечивает связь с университетом, – он просто потрясающий.

– Это точно.

– Вы не с ним хотели повидаться в университете?

– Нет.

– Вы так и не сказали, что вас сюда привело. Вы кого-то искали?

– Да, самого себя.

Пергол не сдержал улыбки:

– Знаете, Маркус, я ведь предлагал вам совершенно всерьез: кабинет Гарри мог бы стать вашим. Почему бы вам не прочитать у нас курс писательского мастерства? Есть вакансия на осенний семестр.

– Мне надо подумать.

– Можно попробовать, на полгода. Чтобы понять, нравится ли вам преподавать. Мы, конечно, не Колумбия, но свое обаяние у нас есть. Да вы и сами знаете.

Я с лету принял вызов:

– Договорились, можете на меня рассчитывать!

Пергол от радости как-то странно вскрикнул, и мы скрепили договор рукопожатием.

Когда мне пришло время уезжать, он проводил меня до машины. И я наконец осмелился задать ему вопрос, который давно вертелся у меня на языке:

– Вы не знаете, как поживает Гарри Квеберт?

– Гарри Квеберт? Нет. Откуда мне знать?

– Ну мало ли. Я просто так спросил.

– Я пришлю вам проект договора по почте. А пока суд да дело, могу я сообщить прекрасную новость сотрудникам филфака?

– Разумеется.

Час был поздний, мне не хватило духу возвращаться в Нью-Йорк. Чтобы не ночевать в каком-нибудь подозрительном мотеле на обочине, я доехал до Бостона и снял номер в “Бостон Плаза”. Там решили мне угодить и поселили по высшему разряду, в необъятный номер, в котором я попросту потерялся. Я долго не зажигал свет, любуясь рекой Чарльз и видневшимся на горизонте Кембриджем.