Дело было так
Шрифт:
Назвав свое имя — Эбигейль, в ее произношении, — она протянула мне руку, и ее сильное рукопожатие понравилось мне так же, как подталкивание посылки ногой и как ее прямой разговор. Мы сидели в шашлычной, ели и беседовали. У нее было выразительное, ироничное лицо, и было в ней то свойство, которое я люблю и в мужчинах, и в женщинах — она вся лучилась.
Она рассказала, что делает магистерскую работу по воспитанию проблемных детей, ей двадцать пять лет, она родилась в Чикаго и ребенком переехала с семьей в Лос-Анджелес. Ее друг, которому она посылала посылку, тоже специализируется по тому же предмету, и следующим летом они поженятся. Я рассказал ей, что я тоже студент, двадцати двух лет, ночами работаю водителем
Я спросил, где она остановилась в Иерусалиме, и она сказала, что в одном из молодежных общежитий в Старом городе. Она только неделю назад приехала в Страну, уже повидала Тель-Авив и сейчас хочет поездить по Галилее. Я набрался смелости и сказал, что, если она согласится, мы можем поехать туда вместе. Она сказала, что да, она согласна, но как и куда? Я сказал, что мы поедем автобусом, заночуем у моей бабушки, которая живет в одной из деревень в Изреельской долине, а потом посмотрим. У меня есть много друзей на севере Страны.
— Заночуем у твоей бабушки? — Она была потрясена. — У твоей бабушки?! — И засмеялась: — Ни один из моих знакомых парней еще не приглашал меня к своей бабушке.
— Авигайль, — сказал я, — я не знаю парней, с которыми ты встречалась до сегодняшнего дня, но что касается бабушек, я готов соревноваться со всеми. Моя бабушка — необыкновенная бабушка, и она будет рада моему приходу с подругой.
Я хорошо знал, о чем говорю. Несмотря на все ее причуды (а также благодаря им, конечно), бабушка Тоня была личностью совершенно уникальной. Стоило ей захотеть, и она становилась интересной и даже обаятельной женщиной — разумеется, на свой необычный лад. К тому времени она постарела, понятно, но не утратила былого таланта рассказчицы увлекательных историй и под настроение способна была увлечь и очаровать любую пришедшую со мной девушку — кроме одного раза, когда она вручила гостье ведро и тряпку и потребовала, чтобы та включилась в уборку дома.
— Независимо от меня, — сказал я Авигайль, — во всем, что касается моей бабушки, тебе стоит ее повидать.
Мы договорились встретиться через два с половиной часа на центральной автобусной станции. Я побежал на свою «Скорую помощь» — поменяться дежурством, в университет — попрощаться со своими мышами, и в свою студенческую комнату — собрать сумку в дорогу. Мы встретились возле автобусной кассы, поехали в Хайфу, а оттуда местным автобусом в Афулу. Всю дорогу мы беседовали, а на подъеме в Тивон она вдруг попросила меня поменяться очками — «только на одну секунду», чтобы посмотреть, как каждый из нас выглядит в очках другого.
Это было сладкое и возбуждающее мгновенье сходства и различия, испытания и доверия, некое подобие первого поцелуя, который затуманивал и заострял все вокруг, как бы предвосхищая своих будущих настоящих собратьев. Тот очкарик, чья любимая тоже носит очки, знает, о чем я говорю, а кто не очкарик… — но не стоит тратить слова на этих несчастных. Так или иначе, в эту минуту я понял, что Авигайль будет рада постельным порядкам бабушки Тони.
Мы сошли с автобуса на перекрестке Нагалаль и пошли пешком в мошав. В воздухе царил знакомый приятный запах молотой соломы и казуарин. Крестьянин на тракторе остановился возле нас и предложил подвезти. Мы сидели на его прицепе, близко друг к другу, наши плечи соприкасались и руки продлевали это касание до локтя. Ее кожа была наделена не только приятным ароматом персиков, но и какой-то особенной гладкостью. Наши лица сблизились, мы поцеловались первым поцелуем. Улыбающимся, очкастым, коротким и скромным. Крестьянин и его трактор даже не заметили произошедшего.
Из центра мошава мы направились к дому бабушки Тони. Только сейчас я объяснил Авигайль, что ее ждет.
— Это не так уж просто — гостить у моей бабушки, — сказал я ей.
— А в чем дело?
— У нее мания чистоты, — сказал я.
— Не страшно, — сказала она. — Моя мама тоже такая.
Я вежливо улыбнулся.
— Авигайль, — сказал я, — я думаю, ты не понимаешь, о чем я говорю, о чистоте какого рода и уровня.
— Моя мама, — сказала она, — чистит между кафельными плитками в кухне. Она делает это зубочистками и делает это сама, потому что не полагается на домработницу.
— Авигайль, — сказал я, — ты делаешь успехи, но ты и твоя мама все еще на втором месте, и с очень большим отрывом. Моя бабушка моет стены и кладет на каждую ручку двери или окна маленькую тряпку, чтобы их не коснулись грязными пальцами.
— Моя мама, — сказала Авигайль, — опрыскивает и дезинфицирует душевую после каждого употребления.
Я рассмеялся.
— У вас принимают душ в душевой? У моей бабушки это запрещено. У нас есть шланг на стене коровника, и это и есть наш шикарный душ, если позволишь мне добавить.
— Моя мама, — сказала она, — все еще ездит в «бьюике» пятидесятых годов, но свой пылесос она меняет каждый год, потому что новая модель, возможно, высосет еще три пылинки из ковра.
— Авигайль, — сказал я, — только любовь и сострадание, которые я питаю к тебе, не позволяли мне поднимать вопрос о пылесосе. Но коль скоро ты сама его подняла, да будет тебе известно, что у моей бабушки тоже есть пылесос.
— Ну и что? — удивилась Авигайль, в смысле: «Ну и что тут такого? У многих людей есть пылесос. Для этого не надо иметь манию чистоты».
— У нее есть пылесос, но она им не пользуется, — объяснил я.
— Потому что он плохо работает?
— Хуже того. Она им не пользуется, потому что от этого в нем собирается грязь.
— Что?!
— То, что ты слышишь. Потому что, работая, он собирает пыль и грязь, а тогда приходится чистить и его тоже.
— Ты победил, — сказала она.
— И кстати, по поводу шикарного душа в коровнике, — сказал я. — Тебе тоже предстоит воспользоваться им сегодня вечером. Все коровы будут подглядывать, и я тоже приду посмотреть.
Глава 27
Солнце клонилось к закату. Мы подошли к бабушкиному дому. Я объяснил Авигайль, что через переднюю дверь заходить нельзя. Мы пошли вокруг дома к задней двери, и я объяснил ей, что сходить с мощеной дорожки на землю тоже нельзя, потому что можно занести в дом грязь. Мы подошли к задней двери, и я объяснил ей, что просто открыть и войти в дом тоже запрещается, а потом позвал снаружи: «Бабушка… Бабушка…»
Она вышла с сияющим лицом.
— Как хорошо, что ты приехал, — сказала она, а ее глаза тем временем уже разглядывали мою новую подругу. Я расцеловал бабушку в обе щеки, зная, что ей это очень нравится. К тому времени я уже не был взрослеющим подростком, и наши отношения с ней снова наладились. Мы сели втроем на «платформе». Она сразу объявила, что я снова спал с лица, но сказала, что на этот раз у нее, к сожалению, нет сметаны, чтобы накормить меня, как следует быть, и тут же пожаловалась на Менахема, который поспорил с ней о чем-то и поэтому не отделил для нее сметану в сепараторе. Отсюда она немедленно перешла к другим жалобам. Дедушка опять убежал ей к Бене и вот уже несколько дней прячется там, Яир без предупреждения уехал ей в Хайфу, а ведь она ему говорила, что нужно кое-что оттуда привезти, Батшева слишком редко навещает ее, а Батия — «надо же, именно Батия, твоя мама» — поехала в Ханиту к этому отвратительному Итамару.