Дело Кравченко
Шрифт:
Изар вынимает два письма. В свое время коммунистический депутат д'Астье де ля Вижери сказал, что, если бы книга Кравченко появилась в 1944 г. в. Алжире, он бы арестовал его и уверен, что все члены алжирского правительства сделали бы то же самое. Одно письмо, полученное Изаром, подписано Ле Трокером, социалистом и бывшим министром. Он пишет, что никогда бы он Кравченко не арестовал. Второе письмо — Андрэ Филиппа. Этот последний не только пишет, что Кравченко мог бы свободно в Алжире издать свою книгу, но также добавляет, что, если бы д'Астье его арестовал, то был бы немедленно из министерства «выгнан».
—
Вюрмсер: Вы называете социалистов — левыми?
Изар: Нет, я забыл, что по вашей терминологии, это гидры империализма.
Объявляется перерыв.
Демократия — что дышло!
После перерыва появляются три «свидетеля нравственности»: известный писатель Жан Кассу (женатый на сестре Вюрмсера), бывший министр Ив Фарж, ныне близкий к коммунистам, и небезызвестный Пьер Кот, «друг СССР».
Ни одному из них не ставится ни одного вопроса. Мэтры Изар и Гейцман слушают их совершенно равнодушно, адвокаты ответчиков — с подобострастным восторгом. (Ни г-жа Марти, ни г. Жолио-Кюри свидетельствовать не явились).
Кассу, которого Брюгье отрекомендовал не только, как писателя, но и как друга Жана Зея, считает, что Кравченко «служил врагу», «хотел разделить союзников».
Фарж произносит слово во славу «моих дорогих друзей», которые не испугались пойти против пропаганды Геббельса. Он тут же выражает свое мнение о том, как ведется процесс, за которым он следит по газетам.
Пьер Кот был в России несколько раз. Он считает, что 100 процентов населения стоит за власть, что культурный расцвет там — небывалый. Он поехал в Грузию, так как сам из Савойи и хотел взглянуть на страну, схожую с его родиной. Население было счастливо, все было действительно очень похоже на Савойю, только дороги были хуже.
— В каждой стране — своя демократия. В Англии — выбирают префектов, у нас их назначают, но и Англия, и Франция — демократии. В России — свой режим, там не так, как у нас, но тоже демократия. Книга Кравченко — однобока и пристрастна. В России все довольны правительством, которое позволило народу победить фашизм.
В 5 час. 15 мин. заседание закрывается.
Восемнадцатый день
Процесс Кравченко идет к концу. В зале исправительного суда, где до сих пор разбирались дела об украденных велосипедах или о драке двух соперниц, и где ныне слушается самое большое дело о диффамации, какое когда-либо пришлось разбирать французскому суду, снова переполнены все скамьи — публика, адвокаты, журналисты до самого последнего дня с затаенным дыханием будут слушать этот процесс, о котором пишут все газеты мира. Начались речи, близится заключение прокурора (которое, как говорят, будет коротким), близится приговор, о котором гадают в кулуарах…
Восемнадцатый день принес окончание судебного разбирательства. Оно было закрыто председателем в понедельник, 7 марта, в 6 час. дня, когда начались прения сторон.
«Свидетель нравственности» г. Жолио-Кюри
Заседание начинается с показаний Жолио-Кюри, известного ученого, директора Института атомной энергии, нобелевского лауреата и коммуниста.
Небольшого роста,
Особенно возмутили ученого главы о Харькове: он сам был в Харькове и видел там среди студентов и профессоров огромный энтузиазм. Все критиковали действительность безбоязненно, указывали на ее слабые стороны. «Когда Кравченко говорит об „обскуратизме“ советов, то это просто смешно», — сказал Жолио-Кюри.
— Я видел в Харькове замечательную школу: в нее посылали учиться всех первых учеников. Это была школа вундеркиндов. Она помещалась в каком-то дворце. Профессора тоже были самые лучшие. Я говорил с учениками…
Председатель: Вы говорите по-русски?
Жолио-Кюри: Нет, но переводчиком был тоже ученик, ему было 13 лет. Он не мог быть подослан нарочно. Он говорил со мной об атомной энергии. Что сталось с этими детьми? — спрашивает Жолио-Кюри. — Это все должны были стать замечательные люди. Но нам с женой неизвестно, где они теперь.
— Книга Кравченко — грязная книга, — продолжает ученый. — Он критикует мелкие недостатки, как, например, недействующие уборные. Сам он из рабочих стал инженером, при царе это было невозможно. Ева Кюри (сестра жены ученого) тоже написала книгу о СССР. Ее книга — беспристрастна. (Следуют длинные цитаты из книги Евы Кюри.) Рацион хлеба был в России во время войны огромным.
Председатель: Но только хлеба!
Жолио-Кюри: Ева Кюри говорила о том, что, благодаря процессам была уничтожена пятая колонна. А теперь Кравченко создает «климат войны». Этот климат похож на то, что мы уже видели в 1938—39 гг. (Ропот в публике.)
После чтения еще нескольких длинных цитат из книги родственницы Жолио-Кюри, ученый кончает свои показания.
Не совсем понятно было, почему был приглашен он сам, а не его свояченица?
Д'Астье де ля Вижери оправдывается
Депутат д'Астье де ля Вижери, уже дававший суду свои показания, просит, чтобы его выслушали еще раз.
Ле Трокер и Андрэ Филипп письмами заявили, что, будучи во французском алжирском правительстве, они никогда бы не арестовали Кравченко, если бы он не в Америке, а в Алжире «выбрал свободу».
Возражения депутата на эти письма довольно бледные. Он напоминает, что у французов были всякие недоразумения с Рузвельтом и Черчиллем, но никогда не было недоразумений со Сталиным. Он говорит, что при де Голле в Алжире существовала цензура, и Кравченко не позволили бы дать свое интервью; что коммунисты в резистансе играли первую роль: что в Алжире арестовывали многих, которые сеяли рознь между союзниками (например, либанского президента.) Что касается выражения «гениальный вождь» в применении к Сталину (о чем писал в своем письме Ле Трокер), то впервые это имя было дано ему… Леоном Блюмом и самим де Голлем (?). Повторив несколько раз одно и то же, д'Астье умолкает.