Дело Кравченко
Шрифт:
Кравченко срывается с места, он бледен, сосредоточен. Он почти кричит:
— Почему, когда я атакую вас, вы защищаетесь резистансом, а меня обливаете грязью? Любовница или нет — какое вам дело? Она была жертва. Она заплатила за все своей жизнью — об этом вы не говорите, а это тоже есть в моей книге. Вы — циники! Вы ухмыляетесь теперь, пошляки! Оградите меня, г. председатель, от этой грязи, от этих спекулянтов и провокаторов!.. Вам бы только уйти от ответственности! Но миру известны вульгарные
Пока он кричит, публика, корреспонденты, не понимая русского языка, пытаются догадаться о смысле его слов. Как только переводчик начинает переводить, зал стихает, слышно каждое слово, которое ловится сотнями людей, плечо к плечу сидящих и стоящих в душном зале.
— Мне сказали, что тираж «Лэттр Франсэз» — 65 000 экземпляров. Неужели всего только 65 тысяч людей спасало Францию? — продолжает Кравченко. — Резистанты! Кроме вас их и нет!
Мэтр Изар, в свою очередь, встает и перед тем, как расстаться с Пьером Дебрей, спрашивает его:
— Вот вы — верующий католик. Неужели вас не покоробило от статейки «Сима Томаса» и от всей этой кампании?
Дебрей (окончательно плачущим голосом): Моя вера — мое частное дело. Она здесь ни при чем.
Показания Пьера Куртада
Следующим вводится Пьер Куртад. Это — редактор коммунистической «Аксион», сотрудник «Юманитэ», крупный французский журналист.
— Почему г. Кравченко все знает? Всюду был? Все видел? Это невероятно! — говорит он.
Он читает две выдержки: одну о том, как Кравченко вступил в коммунистическую партию, другую — как он из нее ушел. Куртаду кажутся они неестественными. Кроме того, в то время, как проходили самые страшные дни Сталинграда, у Кравченко болели зубы. Он просмотрел событие, самое крупное за всю войну.
— Это ложь! — отвечает Кравченко. — Зубы болели позднее.
Но Куртад настаивает, что зубы болели именно тогда. Главная же вина Кравченко это то, что, порвав с советским режимом в апреле 1944 года, он мог повлиять на ход войны. И как повлиять! (Намек на отсрочку десанта союзников).
Мэтр Нордманн: Думаете ли вы, что книга Кравченко вредная и даже опасная?
Куртад: Да, мы, члены коммунистической партии, думаем, что книга его вредная и даже опасная.
В 6 час. 15 мин. заседание закрыто.
Третий день
Третий день процесса. Иностранные журналисты обсуждают с жаром вопрос о том, что до сих пор советские свидетели против Кравченко не прибыли в Париж. Некоторые осведомленные люди говорят, что они и не придут. Другие считают, что они поедут в последнюю минуту.
Если советская власть
Возможно ли это? Но никто ничего не знает. Известно лишь одно: до сих пор их приезд не объявлен.
Прежде, чем возобновить допрос свидетелей, председатель Дюркгейм предоставляет слово Кравченко. Он доставил статью Мих. Корякова в своей книге. Переводчик читает ее по-французски. Статья хвалебная и производит впечатление. («Социалистический Вестник», октябрь 1947 г.)
Показания Веркора
Вызывается первый свидетель: Веркор, известный резистант и писатель. Обычные вопросы адвокатов «Лэттр Франсэз»: что думает свидетель о газете «Лэттр Франсэз»? Что он думает о ее редакторах?
Веркор: Я думаю, что это прекрасные резистанты. Я работал с ними в условиях полной свободы. Полемика наша всегда дружеская.
Адвокат «Лэттр Франсэз» Нордманн: Что думали бы резистанты, если бы узнали в 1944 году о Кравченко?
Веркор: Они думали бы, конечно, о нем так, как мы думаем об антибольшевицкой лиге.
Нордманн: Могла бы эта книга появиться при немцах во Франции?
Веркор: Конечно.
Нордманн: Но она не могла бы появиться сразу после «либерасион»?
Веркор: Конечно, нет!
Нордманн: Есть ли в ней «эспри де Виши»?
Веркор: Да.
Мэтр Изар, адвокат Кравченко, задает свои вопросы.
— Г. Веркор возмущался репрессиями (в «Юманитэ»), которым подвергаются в Америке коммунисты. Возмущался ли он репрессиями, которыми подвергаются поляки антикоммунисты в Польше?
Веркор считает, что в Польше был саботаж.
Мэтр Изар извлекает из своего дела рецензию Ильи Эренбурга на книгу Веркора и читает ее. Рецензия уничтожающая: в ней Веркор назван слабым писателем, а книга — оскорбительной для французского народа.
Веркор выгораживает Эренбурга, говоря, что в это время у него были запутанные отношения с компартией.
— Меня ругал не только Эренбург, но и Кестлер. Эренбург живет в свободной стране, он свободный критик, он может писать обо мне что хочет.
Мэтр Изар: Мы все это выведем на чистую воду и докажем связь компартии французской с компартией русской.
Председатель Дюркгейм: Я считаю, что литературная дискуссия закончена.
Глубокомыслие профессора Баби
Профессор политических наук, член компартии Баби, дает свои показания. Он комбатант, резистант, потерял на войне сына. Он доказывает, что Кравченко не мог написать свою книгу, так как в ней чувствуется совершенно не русский дух.