Дело Кравченко
Шрифт:
Адвокаты ответчиков несколько раз пытались ставить свои вопросы, когда Марченко попали в Германию? Кто их вывез? Куда именно? На все это, спокойно, почти равнодушно, ничуть не смущаясь публики, фотографов, переводчиков, муж и жена Марченко отвечали с достоинством и серьезностью, которые произвели на публику большое впечатление.
После допроса супругов Марченко начинается допрос инженера Кизило. Заседание закрывается в 6 час. 45 мин.
Продолжение допроса Кизило во вторник.
Пятый день
Вторник, 1
Из сотен тысяч «перемещенных лиц» Кравченко сумел выбрать людей, горячих патриотов своей родины, на основании фактов, с цифрами, датами и именами в руках, пришедших рассказать французскому суду о русской жизни. Все они были — на высоте!
Дельно, точно, спокойно, отчетливо рассказывали они и о голоде времен коллективизации, и о ссылках в Сибирь, и о советско-германском союзе, и о неравенства классов — о страшной, горькой доле целой страны каторжан.
Ответчики и их адвокаты, ставя свои вопросы, старались уличить депортированных немцами людей в коллаборации, в том, что они вольно выехали в Германию при приближении красной армии. Но чем больше ставились вопросы, тем яснее становилось, что за каждым свидетелем — стоит правда, о которой они говорят так, как могут говорить только люди с абсолютно чистой совестью.
Зал еще более полон, чем был все эти дни. Среди публики — несколько послов, знаменитые французские писатели (слух был, что в зале находится Андрэ Жид).
В 1 час дня заседание начинается с допроса свидетеля Кизило, начавшего давать свои показания накануне, в седьмом часу вечера.
Показания инженера Кизило
Красивый человек, с умным, энергичным лицом, Кизило год тому назад излечился от туберкулеза, которым болел, вследствие испытанных мучений в подвалах НКВД. Он рассказывает подробно о пытках, которым подвергался после того, как его обвинили в бухаринско-троцкистской ереси, о том, как в камере, рассчитанной на 24 человека, помещалось 136 заключенных, которые могли только стоять, а если ложились, то им отмерялось место спичками.
Он видел избиваемых женщин, детские камеры; он видел, как водили на расстрел. Он объяснил суду, что такое «ласточка» (когда ребенка связывают по рукам и ногам, бросают об пол и бьют), что такое «кошка» (решетка у колес последнего вагона поезда, в котором едут заключенные, чтобы они не могли проскочить под колесами).
В пути, в скотских вагонах, заключенным давали соленую рыбу и хлеб, с сибирской станции шли сто километров пешком по сорокаградусному морозу. По пути слабых пристреливали (так погиб директор треста в Казахстане и знакомый свидетеля, врач).
В Северо-Уральском лагере те, кто был осужден более, чем на 10 лет (как сам свидетель), были назначены на тяжелую работу — делать ружейные болванки.
— Здесь я увидел академиков, наркомов, 14-летних мальчиков, евреев, грузин, поляков, киргизов. Это был тоже Советский Союз, только другой… Возвращаясь после работы (12 километров пешком), сушили одежду, ложась на нее на ночь.
Кизило написал домой жене жалобу. Она размножила эту жалобу и разослала во все учреждения. В это время Ежов был смещен, и Кизило был помилован. Он вернулся на родину и спросил: «за что меня 18 месяцев тиранили?» Но ему дали понять, что лучше обо всем забыть и ни о чем не спрашивать.
Затем Кизило продолжает свой рассказ и говорит о том, как живут, что едят и как одеваются стахановцы.
— Картошка, капуста, хлеб, — говорит он спокойно и дает цифры жалований и продуктов. Выходит так, что рабочий в месяц может купить на все заработанное им… 100 кило белого хлеба.
— В СССР — монополия хлеба, — говорит Кизило, чтобы объяснить французскому суду, почему в такой нищете находится русский народ. — Иногда хлеб не распределяют в наказание за дурное поведение.
Адвокаты «Лэттр Франсэз» ведут свою тактику:
— Что делал свидетель в 1941 году, когда началась эвакуация?
— Паника была, — говорит Кизило, — члены компартии бежали, начальство бежало, мне оставили четыре старые клячи. Я не мог на них уехать с женой и двумя детьми.
Адвокат «Л. Ф.» выражает по этому поводу удивление.
Инциденты
Кравченко не выдерживает:
— Вы думаете, он предатель? Вы — предатель, а не он! — кричит он и бросается вперед.
При невероятной тесноте в зале, от Кравченко до свидетеля — один шаг и от свидетеля до адвоката ответчиков — другой.
Жандармы быстро занимают позиции, но Кравченко уже вернулся на свое место.
Председатель: Мы удаляемся от темы.
Адвокат «Л. Ф.»: Когда, на каком языке прочел свидетель книгу Кравченко?
Кизило: Все знают эту книгу. Я читал ее по-немецки, моя жена прекрасно говорит по-французски.
Адвокат «Л. Ф.»: Как снесся свидетель с Кравченко, чтобы свидетельствовать на его процессе?
Кизило: Я написал два письма. Одно — эс-эру Зензинову, в Нью Йорк, другое — в Париж.
Адвокат «Л. Ф.» хочет поставить еще вопрос, но предстатель его обрывает:
— Я буду ставить вопросы, мэтр. Сядьте, пожалуйста.
Но Вюрмсер тоже хочет вставить слово: он не понимает, как это в лаптях можно идти 12 километров в сорокаградусный мороз?
Кизило: Я присягал и рассказал правду. А вот придут другие, так те еще лучше вам расскажут.
Однако, ответчики желают знать, какой величины была камера, где «стояли» 136 заключенных? Как этот зал? Как четверть зала?