Дело лис-оборотней
Шрифт:
– Я очень благодарна тебе, – проговорила она. – Мы все благодарны.
– Тебе покаяние… – пробормотал Богдан. – Мне покаяние… Кипяткову… Виссариону тоже покаяние… Так, глядишь, и спасемся все вместе.
– Наверное, – согласилась она. Помолчала, потом лицо ее на миг сделалось ожесточенным. – Только Кипятков ваш – дурак. Со своими микроскопами и скальпелями… Злой и нетерпимый дурак. Мы слишком отвратительны были ему, вот он сразу и решил… резать. Чем убивать, мог бы договориться с нами.
– То
– Если уж ему так нужно это его производство, попросил бы по-хорошему. Расставил бы по лесу какие-нибудь баночки, мы бы ходили мимо да поплевывали. – Она смешливо наморщила нос и на какое-то мгновение вдруг и впрямь стала похожа на лисичку. – Получилось бы то же самое, только лучше. Потому что без крови, без убийств. Дети бы не умирали…
– Господи, Жанна… – потрясенно пробормотал Богдан.
Она невесомо поднялась с колен.
– Я пошла, – сказала она, но в голосе ее Богдану отчетливо послышался вопрос.
– Подожди, – сказал он. – Пожалуйста. Вернись.
Она с готовностью встала на колени сызнова. Он, поколебавшись мгновение, поднял руку и положил ладонь на ее тонкое, прохладное плечо.
– Ты хочешь? – благоговейно спросила она.
– Да. А ты?
Она улыбнулась.
– Я лиса, – сказала она, – я не могу не хотеть.
– Только не целуй меня, – попросил Богдан. – Я хочу любить тебя сам. Уж как получится… Если ты не против.
– Я влюбленная лиса, – проговорила она. – А потому не могу не хотеть того, чего хочешь ты. Но ведь… тут нельзя, ты сам говорил…
– Семь бед, – сказал Богдан, – один ответ.
– А семь радостей? – серьезно спросила она.
– Только семь? – попытался спрятаться на неуклюжую шутку Богдан.
Она ответила по-прежнему очень серьезно.
– Пять тогда… а сейчас, да еще без поцелуя… ты больше двух раз никак не сможешь. Мы, лисы, знаем такие вещи наперед.
Богдан глубоко вздохнул.
– А семь радостей – ответ вся оставшаяся жизнь, – сказал он. Подумал немножко и добавил: – А может, и дальше.
– Только не клади меня в гроб, – попросила она. – Тогда ты меня на какой-то момент туда затащил… Я боюсь.
– Нет, конечно, – сказал он. Встал. – Подожди минутку, родная, я что-нибудь постелю. Земля очень холодная.
– Я люблю тебя, – ответила она.
Когда она ушла, он вернулся на свое грубое ложе, лег на спину и некоторое время бездумно и блаженно улыбался, слепо вглядываясь в окончательно сгустившуюся темноту; душу будто опустили в теплое молоко, медовое и розовое.
Потом сознание вновь неспешно затанцевало на грани сна, и он закрыл глаза. Гроб, казалось, плыл, чуть покачиваясь, на медлительных, зыбких волнах.
И тогда, уже в полудреме, Богдану в голову пришла удивительная мысль.
А была ли на самом деле обыкновенная Жанна?
Или это промысел Божий без малого
Богдан твердо знал, что сам он никогда не попытается отыскать ушедшую младшую супругу или хотя бы что-то проведать о ней стороной; и если она сама никак не напомнит о себе…
Если так случится, этот странный вопрос навсегда останется без ответа.
Так бывает в жизни: люди, казалось бы навсегда прикипевшие к сердцу, вдруг понемногу начинают опадать, осыпаться с него, будто осенние листья; они проваливаются в сумерки наступающих холодов, теряются под сугробами месяцев и лет – и ты, именно оттого, что умом все же чтишь их память и их право на уход, до смертного часа своего так и не знаешь, где они и что с ними…
Проснулся Богдан ровно за минуту до того, как снаружи раздались осторожные приближающиеся шаги, и приглушенный, бережный голос Бага спросил:
– Еч… Ты как?
– Заходи, – ответил Богдан громко. – Я не сплю.
И, чиркнув спичкой, зажег свечу.
Баг, чуть наклонившись, чтоб не удариться головой, вошел и остановился на пороге пустыньки, вглядываясь в Богдана. И явно остался удовлетворен осмотром.
– Ну вот! – сказал Баг. – Совсем другое лицо – куда мешки девались, бледность… Отдых да травы Большкова явно пошли тебе на пользу!
…Они сидели у самого входа снаружи, в темноте. Сидели и молчали. Баг курил. Тишина стояла такая, ровно ушей Бог людям вовсе и не придумывал никогда. Темными, едва различимыми призраками на фоне неба высились замершие в стылом безветрии деревья. Ночные тучи полопались, и сквозь разрывы с непостижимых высот твердо и хрупко падали долгие, ясные лучи звезд.
Как это говорил отец Киприан?
«Я вижу небо Твое, сияющее звездами. О, как Ты богат, сколько у Тебя света! Лучами далеких светил смотрит на меня вечность, я так мал и ничтожен, но со мною Господь, Его любящая десница всюду хранит меня…»
– Знаешь, еч, – вполголоса сказал Баг. – Я вот был сегодня в Чанцзяосы… поклонился, палочки возжег перед статуей Будды – и как-то на душе… Ладно. Ты понимаешь. Я одному лишь удивляюсь. Почему в древности чудеса случались гораздо чаще? А теперь… – Он глубоко затянулся и как-то безнадежно шевельнул рукой. – В Ордуси еще изредка что-то… похожее бывает… и то не скажешь наверняка. А вообще-то…
Он снова затянулся и потом уж не стал продолжать.
– Странно, – так же тихо ответил Богдан.