Дело медведя-оборотня
Шрифт:
Муромцев под воздействием этих слов прекратил свои метания по кабинету и внимательно слушал. Никогда раньше он не видел Будылина таким старым и усталым. Он и сам чувствовал себя стариком. Но правда в этих словах была – жизнь не кончена, еще оставалось за что бороться.
С того дня прошла уже пара недель, но время не приносило Муромцеву никакого облегчения. Ксения по-прежнему лежала в госпитале. Повязку сняли, и стало видно, как волосы на обритой голове отросли ежиком, через них просвечивал уродливый розовый шрам. Роман проводил с ней по многу часов каждый день, но эти визиты только умножали его боль. Улучшения все не было, его жена лежала или сидела как сомнамбула, вперив взгляд в одну точку, и молчала. Когда же он в отчаянии
Лечение и уход за Ксенией стоили больших денег, и счета только росли. Первое время, раздавленный горем, он не обращал внимания на финансовую часть вопроса, но после неизбежно оказался вынужден с ней столкнуться. Жалованье в управлении ему платить перестали, Муромцев был отстранен от всех дел и находился в опале, у Будылина дела шли не лучше – он готовился к бесславной отставке даже без пенсии, о чем ясно заявили в верхах, так что помочь своему бывшему протеже он уже не мог. Муромцеву можно было попытать судьбу и перевестись в какое-нибудь уездное управление сыска, где никто не знал про него и про его неудачу. Но что в таком случае делать с Ксенией? Ей нельзя покидать госпиталь, и бросить ее в таком состоянии он не мог… Оставалось одно – какая-нибудь маленькая и пыльная адвокатская контора, скромный чин и тусклая надежда построить карьеру на новом поприще.
Муромцев уже был готов примириться с судьбой, когда случайно замеченный газетный заголовок за одну секунду лишил его покоя. «Убийца курсисток арестован! Триумф сыщика Бекасского!» Ненавистная фамилия вернула Муромцева из апатии, он немедленно купил газету и жадно несколько раз кряду прочитал заметку. Из статейки выходило, что убийцей был некий мещанин тридцати лет Егор Хольшев, державший скобяную лавку вместе со своим старшим братом Ефимом. Хольшев уже подписал признание, в соответствии с которым он действительно встречался с посетительницей курсов сестер милосердия, был ею обманут и в припадке ревности совершил убийство, нацепив святочную маску беса, которую надевал для колядования. Впоследствии он еще несколько раз испытывал неодолимое болезненное возбуждение, успокаивающееся, только когда он совершал новое убийство, прикрывшись дьявольской личиной.
Муромцев в растерянности еще немного потоптался на скованной морозом набережной, убрал газету за пазуху, немедленно сызнова достал, перечитал, выругался. Что-то тут было не так. Что за волшебная удача сопутствовала Бекасскому? Муромцев знал все трудности работы сыщика, и ясно видел – все слишком гладко прошло. Так не бывает. Необходимо выяснить правду, какую бы цену не пришлось заплатить. Он резко повернулся, сжал газету в кулаке и зашагал по набережной в сторону сыскной части.
Будылин встретил бывшего подчиненного радостно, изображая большую бодрость, которая не вязалась с растерянным выражением глаз. Начальник сыска готовился передавать дела Бекасскому, работы у него было невпроворот, и за этими невеселыми хлопотами он пытался спрятаться от мыслей. Выслушав Муромцева, он немедленно посерьезнел и некоторое время молчал, вздыхая и качая головой.
– Да. Полностью согласен с вами, Роман Мирославович, все это дело попахивает нехорошо, – сказал он наконец. – И чем глубже влезаешь в подробности, тем сильнее запах.
– Но мы должны что-то предпринять. Я должен.
– Но что мы можем? Я в опале, в министерстве меня видеть не хотят. А вы вовсе отстранены от сыскной работы, вам даже появляться здесь запрещено…
– Я готов вести расследование самостоятельно и принять на себя всю ответственность за последствия, – выпалил Муромцев. – Не осмеливаюсь просить вас о содействии, но…
– Я помогу вам, – перебил его Будылин, серьезно глядя в глаза. – Для меня это тоже дело чести.
Он открыл ключом один из ящиков и бухнул на стол папку, набитую бумагами:
– Вот. Я все-таки
Весь остаток дня Муромцев провел за лихорадочным изучением материалов дела. В полном согласии со словами Будылина, чем глубже он погружался в материалы дела, тем больше странностей и нестыковок находил. Главной странностью был брат Егора Хольшева – Ефим. Если Егор жил бобылем и все свое время посвящал лавке, то его брат содержал по-крестьянски большую семью: двенадцать детей и тринадцатый на подходе – его жена была снова на сносях.
Но самое интересное было в том, что Ефим к тому времени уже находился под стражей – его обвиняли в убийстве и грабеже купца, частого посетителя скобяной лавки братьев Хольшевых. Однако после того как Егор подписал признание, его брата немедля освободили и сняли все обвинения. Картина в голове сыщика постепенно начала складываться. Бекасский с помощью шантажа заставил Егора Хольшева подписать признание в убийствах. Тот был вынужден согласиться, ведь иначе Бекасский угрожал погубить брата и его семью. В итоге: Егор на каторге страдает ради брата, Ефим помалкивает в страхе за семью, убийства раскрыты, Бекасский садится в кресло начальника сыска, получает орден и ласки от всех вышестоящих, вплоть до самого Императора!
Муромцев глухо рыкнул и так грохнул кулаком по столу, что чернильница упала на бок, обдав брызгами стену и сукно стола. Подлейший план! Но в нем должны быть дыры, он знал, что Бекасский мастер плести интриги, но сыщик никудышный. Подтверждение этого не пришлось долго искать. Изучая записи допроса, Муромцев обнаружил, что Егор смог подробно описать только одно убийство – самое первое. А дальше идет путаница во внешности жертв, времени, в местах преступлений. Да и сама речь обвиняемого, записанная секретарем, вовсе не походила на речь маньяка-психопата, обычный запуганный мужичок, рапортует под диктовку, никакой дерзости, почтение к начальству. Нет. Маньяк, совершивший подобное, рассказывал бы о своих злодеяниях с гордостью, смакуя подробности. Если это не так – значит, он, Муромцев, сам ничего не понимает в своей работе.
За окном дико гудел ледяной ветер. Делать было нечего. Он перебрал в голове все варианты и отмел их, оставив только один, действительно исполнимый. В самом деле, куда он может пойти со своими смутными доказательствами? К губернатору? К министру? К Императору? Да его в лучшем случае выпрут взашей. И Будылина подведет под монастырь… Нет. Он должен решить это сам, один на один с негодяем, несмотря на последствия. Отец Глеб позаботится о Ксении в случае чего, у них была такая договоренность еще со дня случившейся трагедии. Спасти репутацию нечего было и думать. Оставалось одно – спасать честь.
Поздним вечером на праздник Крещения, не замечая лютого мороза, Муромцев быстрым шагом шел по Фурштатской улице. Возле доходного дома Шрейбера он остановился, словно испытывая свою решимость, потом резко выдохнул облако белого пара, словно собирался прыгнуть в ледяную иордань, и направился к дверям.
После первого же звонка изнутри донесся приторный голос Бекасского:
– Иду-у! Прошу извинить, я отпустил прислугу по поводу праздника! Все сам, все сам… – Дверь распахнулась, и Муромцева окатила волна тепла. Хозяин, несмотря на жарко натопленные комнаты, вышел встречать гостя в шикарном теплом шлафроке на турецкий манер, лицо его выражало крайнюю степень приязни и гостеприимства. – О-го-го! Сам господин Муромцев! А я вас ждал, очень ждал. Боялся, что вовсе не придете. Однако, такой мороз, а вы совсем не одеты! А уши-то, уши! И смех и грех, ей-богу! Немедленно раздевайтесь и проходите. Как я уже сказал, прислуги нет, так что я сам за вами поухаживаю. Извольте отведать стаканчик глинтвейна? Такой глинтвейн способен вдохнуть жизнь в ледяную статую…