Дело Нины С.
Шрифт:
Вскрытие в определенной степени подтвердило предположение комиссара, что в Ежи Барана стреляла женщина. Указывало на это как небольшое расстояние – приблизительно три метра – до жертвы в момент произведения выстрелов, что, пожалуй, исключало участие в убийстве мужчины, так и баллистическая экспертиза. Траектория пуль свидетельствовала о том, что стрелял человек, который был значительно ниже жертвы. А ведь погибший не был чересчур высоким, его рост был сто восемьдесят три сантиметра. Если отнять минимум пятнадцать сантиметров, это дало бы сто шестьдесят восемь. Именно таким был рост всех трех женщин Сворович: матери и дочерей!
Возможно, это были ошибочные расчеты и все является лишь стечением обстоятельств, однако что-то говорило комиссару, что он на правильном пути. К сожалению, после прочтения дневника Нины С. у него сложилось личностное отношение к ней и к ее дочерям, что могло иметь пагубные последствия для расследования, которое он вел. Если уж быть
Ежи Богдан Баран, род. 4.03.1958 в Белостоке, ум. 5.09.2008 в Варшаве.
Предполагаемое время смерти – с двадцати до двадцати двух часов.
Труп мужского пола, правильного, плотного телосложения, волосяной покров мужского типа.
Трупные пятна на коже левой части тела и левой нижней конечности не исчезают при нажатии.
Подтверждено наличие rigor mortis [71] .
И далее:
Огнестрельные раны левого бедра и паха, брюшной полости: левое подреберье, область пупка с левой стороны и грудной клетки. Огнестрельная рана сердца, правого желудочка, входное отверстие рядом с грудной костью на уровне четвертого межреберья.
«Каждая из этих ран могла быть смертельной, – подумал Зацепка, – но решающей стала пуля, поразившая Ежи Барана прямо в сердце».
Если бы Нина С. не взяла вину на себя, комиссар не стал бы с самого начала серьезно рассматривать ее кандидатуру. По его мнению, она не была убийцей. Он бы внимательно присмотрелся к другой женщине, жене убитого, Веронике Баран. Судя по тому, что он о ней уже узнал, она была патологически не способна проявлять чувства, замкнута в себе, черства. Она умела неплохо соображать, что выгоднее всего в данный момент, и, вероятно, ей было на руку убрать с этого света Ежи Барана, поскольку он полгода назад подал на развод. Правда, первое слушание дела пока еще не состоялось, но, зная обоих супругов, можно было утверждать, что шансов, что они помирятся, было мало, потому что коль скоро пан юрисконсульт потратил на что-то деньги, то они должны были вернуться к нему, притом с лихвой. Ну может быть, и он в конце концов просчитался, недооценив своей жены и ее привязанности к материальным ценностям. Несмотря на то что у нее было алиби, комиссар решил не вычеркивать ее из списка подозреваемых. Она ведь могла лично не убивать неверного мужа, а поручить это третьему лицу, необязательно профессионалу. Впрочем, Вероника Баран действовала обычно с исключительной точностью, и комиссар был уверен, что если бы она стреляла, то хватило бы одного патрона.
Она была вызвана на допрос. Комиссар рассматривал ее через стекло, сам оставаясь невидимым. Он подумал, что по ее лицу ничего невозможно прочитать. Это было лицо-маска. Жена погибшего отвечала на вопросы не сразу, поразмыслив какое-то время, короткими фразами. Во время совершения убийства она находилась в Белостоке, это могли подтвердить свидетели. Она была на аэробике, а потом с несколькими знакомыми женщинами отправилась в паб, который покинула около полуночи. Ежи Баран тогда уже был мертв. Однако ей было несвойственно сидеть в таких местах. Обычно после аэробики Вероника спешила домой, где ее ждала младшая дочь. Говорили, что они едва ли не с пеленок были неразлучны, кроме их самих, им никто не был нужен. По-видимому, этот ребенок был зачем-то нужен жене Ежи. Она даже призналась в этом в редкий для нее момент искренности: «Только с Касей я поняла, что такое материнство». Вполне вероятно, ведь тогда, на Сицилии, падая с норовистого коня из бронзы, она не выпустила из объятий своего младшего ребенка.
В конце разговора с комиссаром Вероника спросила, когда можно будет приехать за трупом в морг судебно-медицинской экспертизы.
– Я и мои дочери хотели бы забрать тело и похоронить в семейной могиле, – сказала она тем же тоном, каким давала показания. На ее лице не дрогнул ни один мускул.
Комиссара поразило то, каким образом она выразилась о своем муже. Для нее он уже был лишь телом. Ему в голову неожиданно пришла мысль, что Ежи Баран при жизни тоже был телом, только для другой женщины и совершенно в ином смысле.
В дверях комиссариата появилась дочь Нины С., но не та, которую комиссар Зацепка ожидал.
– Мы вызвали вашу сестру, – сказал он довольно резко. – Что это за игра в кошки-мышки?
– Я и есть та сестра, – улыбнулась молодожавая женщина.
– Паспорт, пожалуйста!
Она порылась в сумочке. Сомнений быть не могло, на фотографии была та же
– Мы – близнецы, – объяснила она.
– И правда, вылетело у меня из головы, – сказал комиссар, смутившись; настолько по-разному он воспринимал обеих сестер, что подсознательно наделил их разной внешностью.
Но, присмотревшись внимательнее, он убедился, что только на первый взгляд они были идентичны. У женщины, сидевшей с противоположной стороны письменного стола, было что-то такое в лице, что притягивало взгляд. Улыбка? Глаза – умные, внимательные? Ее лицо было живым. Другую дочь Нины С. он не назвал бы красивой или интересной, в этой же, безусловно, было что-то привлекательное, интригующее. Ему вспомнилось ее прозвище – Высокие Каблуки, и он непроизвольно взглянул на ее ноги. Она была на шпильках.
Она как раз положила ногу на ногу и достала из сумочки сигареты.
– Здесь нельзя курить! – бросил он.
– Жаль, мне было бы легче… Начну с того, что это не моя мама должна находиться под арестом, а юрисконсульт Ежи Баран.
– Это уже, пожалуй, невозможно.
– Знаю, и очень об этом сожалею.
– Что он мертв или что нельзя его арестовать?
Она не ответила.
– Я надеялась, что сумею выиграть дело в суде, но, к сожалению, мне это не удалось.
Зацепка не сумел сдержать улыбки:
– Вам не кажется, что лишение жизни – самое плохое из всех возможных наказаний?
– Для меня было важно наказать его не так. Этот человек использовал все юридические уловки, чтобы исказить правду. Адвокат Бжеский, который вел наше дело, предостерегал нас, что в суде учитываются факты, а не чувства. Я считаю это большой ошибкой. Чувства должны учитываться наравне с фактами, потому что иногда они могут убить. Есть люди, лишенные чувств, и именно таким человеком был, по-моему, Ежи Баран…«Чувства могут убить. – В голове комиссара включился красный сигнал. – Надо это записать».
– Насколько мне известно, вы с самого начала к нему плохо относились, – сказал он.
– Напротив, мне этот Баран даже нравился, и я радовалась, что мама кого-то себе нашла и что она счастлива.(магнитофонная запись) Меня зовут Лилиана Сворович, мне тридцать девять лет, семейное положение: незамужняя, профессия: философ…
– Наверное, все-таки это не ваша профессия, – сказал комиссар, прерывая запись.
– Я окончила факультет философии в Оксфордском университете, я – философ, как и мой дедушка! – настаивала она на своем.
«Тоже мне – философша», – подумал он с некоторой долей ехидства.
А вслух сказал:
– Кажется, вы изучали что-то еще, и ваша работа больше связана с той сферой деятельности.
Женщина бросила на Зацепку разъяренный взгляд.
– Я только проходила переподготовку, а по образованию я – философ.
– Ну ладно, пусть будет так, – смирился он. – Можем продолжать?
– Пожалуйста, – согласилась она.(магнитофонная запись) Этот человек, то есть Ежи Баран, источал как будто флюиды спокойствия, вызывал доверие уже одним своим внешним видом. После того как я раскрыла его настоящую сущность, меня часто преследовал один образ, я уже не помню, из фильма или из книги. Там была такая райская птица, которая пела так чудесно, что слушавшие ее люди засыпали в состоянии блаженства. И когда они уже крепко спали, из-за портьеры выходили спрятавшиеся разбойники, перерезали им горло и грабили их. Таким же разбойником был для меня Ежи Баран, и, хотя об умерших следует говорить хорошо или ничего, этот человек – даже мертвый – вызывает во мне самые неприятные чувства. Он разрушает нашу семью даже после смерти. Мама второй раз оказывается в тюрьме, но ее первое заключение было связано с благородной идеей, а это второе…
Комиссар резким движением выключил магнитофон.
– Извините, – сказал он, – это допрос, поэтому прошу вас не произносить здесь речей, а излагать известные вам факты, которые связаны с делом вашей матери.
Молодая жещина была заметно уязвлена:
– Я и не собиралась произносить речей, я намерена показать, кем на самом деле был Ежи Баран.(магнитофонная запись) Может, начну с начала, с того дня, когда произошла наша первая встреча… Баран приехал с мамой в Лондон. Я немного нервничала, понимая, что мама хочет показать мне своего мужчину, а сестра, явно враждебно к нему настроенная, постоянно пыталась выставить его в невыгодном свете. По ее мнению, мама привезла из Германии картофелину и убеждала всех, что это по крайней мере яйцо Фаберже. Баран яйцом Фаберже точно не был, но не был также и картофелиной. Я получала удовольствие от бесед с ним, он был человеком широких взглядов, прекрасно образованным. Тот вечер, который я с ними обоими провела, запомнился мне как действительно интересный. Кроме того, я видела, как сильно рядом с ним изменилась мама, она будто бы сбросила пятнадцать лет… У нее всегда была какая-то грусть в глазах. С Ежи Бараном эта грусть исчезла. Когда мы на минуту остались одни, она шепнула: «У меня теперь есть то, чего мне не хватало всю жизнь, – чувство защищенности».