Дело о бананах. Выпуск 4
Шрифт:
ГЛАВА XVII
Перед подъездом “Гранд-отеля” стояли туристские автобусы, чей нежно-канареечный цвет плохо гармонировал с размерами аляповатых рекламных надписей, тянувшихся вдоль всего кузова. Холл гостиницы, как всегда бывает с прибытием новой партии постояльцев, заполнила пестрая шумная толпа путешественников. Носильщики, сбившись с ног, перетаскивали к лифтам багаж…
До назначенного с Клодин свидания у газетного киоска оставалось добрых сорок пять минут, поэтому капитан Прьето решил подняться наверх, на семнадцатый этаж, быстренько принять душ и сменить рубашку.
В номере ему бросился в глаза чудовищный беспорядок: одежда, вещи были раскиданы; чемодан, который они
Кнопка вызова на этаже горела зеленым кошачьим глазом. “Э! Да кто-то уже опередил меня. Видно, миленькая девчушка, которая сидит в кресле…”
— Вам вниз, сеньорита?
— Да, сеньор. Жаль, работает только этот, самый медленный лифт. Все экспрессы заняты перевозкой туристов и их багажа.
— Какая разница! Когда-нибудь ведь доедем до первого этажа, — улыбнулся капитан.
— Конечно, доедем, — мило улыбнулась в ответ девчушка. От неё веяло юностью и наивностью.
— Прошу. Нет-нет, после вас, сеньорита.
Кабина поползла вниз. Шестнадцатый. Пятнадцатый. Четырнадцатый. Тринадцатый…
Исель молчал, поглядывая, как на табло цифры медленно сменяют друг друга. Внезапно — между девятым и восьмым этажами — лифт встал. Капитан нажал на одну кнопку, на другую. Бесполезно! И в тот же момент раздался душераздирающий крик:
— Помогите! Караул! Да пометите же кто-нибудь! Отстаньте, негодяй! А-а-а-о-о-о-у-у-у! Боже мой, этот тип хочет изнасиловать меня… А-а-а! Я больше не в силах сопротивляться! Помогите-еее! — Маленькая девчушка по пояс разодрала своё платье, расцарапала лицо, шею, грудь и, продолжая кричать, кинулась на обалдевшего панамца.
— Что с вами, сеньорита? Вы совсем рехнулись? — он крепко сжал тянувшиеся к его горлу руки. — Немедленно прекратите орать!
— Мамочка! Ма-ааа-ма! Что он со мной делает!!! Ой, ой! Маньяк сексуальный! Вот тебе, вот тебе! — она больно пнула Прьето увесистой туфлей на деревянной платформе.
— Что там у вас происходит? — раздался сварливый голос из зарешеченного динамика.
— О-о-о! Скорей, ради всех святых, скорей помогите! Этот мерзавец насилует меня, — рыдала юная шантажистка.
— Сейчас разберемся, — проскрипел динамик, и лифт снова пополз вниз.
Когда двери распахнулись, капитан выпустил растрепанную, полураздетую девушку, выскочил из кабины, и — щелк! — на его запястьях оказались наручники. Два мускулистых парня в форме встали по бокам. Какой-то плюгавый репортеришко с блицем протиснулся вперед, снял несколько кадров и — только его и видели! — исчез в толпе. Два неизвестно откуда взявшихся корреспондента, увешанных фотоаппаратами и портативными магнитофонами, занялись “жертвой”. Та, выставив напоказ расцарапанную грудь (лицо у нее некрасиво распухло, тушь растеклась по щекам, из рассеченной
— Да, сеньоры. Вот этот тип, стоило нам одним остаться в лифте, пытался мною овладеть. Его руки шарили по моему телу, он порвал платье, исцарапал меня, ударил в живот, потому что я отбивалась. Чудовище! Насильник!!! А мне ведь нет ещё шестнадцати… — она залилась слезами.
— Посторонитесь! — Полицейские повели Прьето через охающую, негодующую толпу. У выхода Исель увидел Клодин.
— Немедленно езжай к послу, — успел сказать он. — Его “мерседес” за углом.
Она кивнула, смешалась с кучкой ротозеев, высыпавших следом за “преступником” на улицу, разыскала машину и через четверть часа въезжала в ворота посольства.
Капитана Прьето отвезли в центральный полицейский участок. Там, под присмотром пожилого добродушного капрала вывернули наизнанку карманы, отобрали бумажник, часы, расческу, ремень, шнурки от ботинок и втолкнули в общую камеру. Компания, в которой оказался Исель, встретила появление чистенького, гладко выбритого, пахнущего дорогим лосьоном новичка без всякого интереса, с явным безразличием. Четверо резались в канасту, другие азартно болели, кто-то спал сном праведника, гулким храпом сотрясая низкие своды грязного, вонючего подвала. Ни один арестант не повернул головы на звон ключей и грохот кованой двери. Лишь вихлястый, с томными, подведенными глазами и ярко накрашенным ртом парень лет семнадцати вожделенно зыркнул на Иселя и отодвинулся от окна:
— Иди сюда, красавчик! Здесь воздух почище. — Горячей дрожащей рукой он коснулся локтя капитана и — вопросительно: — А как же тебя замели, дорогой?
— По глупости.
Действительно, глупая вышла история. Глупее некуда! Вот цена благодушия, расплата за то, что в гостинице позволил себе на мгновение размагнититься. И попал в ловушку! Теперь он сидит вместе с уголовниками, и неизвестно, сколько ещё придется здесь отсидеть. Споткнуться на ровном месте — идиотизм! Что же, Клодин? Удалось ли ей увидеть посла? Если да, то почему они тянут и ничего не предпринимают? Правда, прошло не больше часа. Да, да! Когда лифт спустился в холл (он хорошо это помнит), часы показывали пять минут четвертого. Значит, сейчас начало пятого. Смогут ли в посольстве связаться с шефом полиции или министром внутренних дел? А кто же та девчонка, которой удалось обвести вокруг пальца его, опытного контрразведчика? И чем всё кончится? Господи, как она орала! Будто её режут или впрямь насилуют. Надо же, такая трогательно юная, невинная на вид и — шантажистка!
Исель был взбешен, но что он мог сделать?! Оставалось — ждать. Он уселся на пол в углу камеры и задремал.
Ему снилось, что мальчишкой он бредет по маленькому аккуратному кладбищу в своем родном Эль-Реале. Полдень. Вокруг ни души. Тишина. От нагретых солнцем надгробий пышет жаром. Ему душно. Рубашка взмокла. Но он идет от могилы к могиле, что-то ищет. Ага, вот здесь похоронен его дед Амилькар Прьето. Рядом — бабушка. Чуть подальше — отец. Боже, упокой их души! Но откуда этот резкий запах свежих цветов и плесневелой сырости? Он оглядывается и видит свежую, только что выкопанную могилу. “Не подходи! Обойди стороной!” — уговаривает он себя, но его тянет, тянет почему-то к разверстой яме, усыпанной кроваво-красными цветами. Преодолевая смутный страх, он заглядывает в могилу. Там пусто: только на дне лужица зеркалом отражает глубокое синее безоблачное небо. Он с облегчением отходит от края и замечает мраморную плиту, утонувшую в цветах. Он падает на колени, разгребает лепестки, сдирает их с плиты, чтобы прочесть, что же на ней написано. Буквы проступают медленно. Имя — родное, близкое, он знает его и не верит, он кричит и плачет — неправда! неправда! — и снова видит на белом мраморе в красных, как кровь, пятнах цветов расплывчатую, смазанную надпись…