Дело о королевском изумруде

Маркиз де Вард не был вассалом Сен-Марко, он был другом детства короля Ричарда. Его богатая семья, древний род и обширные земли на востоке от столицы придавали ему не меньшую значимость при дворе, чем то особое положение, которое он занимал при Ричарде. Он пользовался влиянием и при этом оставался независимым игроком возле трона. Ему не нужно было подобно виконту Монтре и его приятелям идти на сделки с собственной совестью, выполняя приказы короля. Он не умел устраивать праздники и не потакал порокам Ричарда, которые были ему хорошо известны. Для этого возле короля всегда крутились мелкие шавки, получавшие из его рук лакомые куски, и которых он мог при случае прогнать пинком. Ричарду нужны были друзья иного рода: те, с кем он мог упражняться на мечах и честно соперничать на турнирах, кто выслушивал его излияния, хороня их в тайных убежищах своего сердца, те, кто стоял возле его трона, подобно мраморным колоннам, поддерживая величие его короны и не обращая внимание на толпящуюся у их подножия толпу шутов.

Именно так и воспринимал себя маркиз де Вард, уже немолодой,

но всё ещё сильный и красивый мужчина, выросший и возмужавший при дворе королей Сен-Марко. Он был когда-то привезён во дворец по приказу короля Франциска и представлен его младшему сыну с тем, чтоб стать его другом. Детские игры с Ричардом, юношеские состязания и лёгкое соперничество в молодые годы научили его чувствовать настроение и тайные устремления принца, вовремя уступать ему победу, чтоб привязать к своему сердцу и укрепить уверенность Ричарда в собственных силах, потакать его тайным желаниям и поддерживать неуёмную жажду власти, которая однажды всё-таки привела его, младшего сына короля, на трон. И маркиз де Вард был совершенно уверен, что и его заслуга была в том, что однажды его друг детства возложил на свои каштановые кудри королевский венец. Он встал рядом с ним, гордо держа свой меч в знак верности, но не подчинения. Он не просил подарков и милостей, хотя и принимал их, если королю угодно было одарить своего дорогого Луи. Ведь это его он звал, пресытившись ярким балаганом и скабрёзными шутками своей новой свиты, это его меч он считал достойным сразится с королевским мечом, именно его он желал видеть скачущим рядом с ним на охоте и в военном походе. Он не вмешивался в дела государства и не пытался протащить за собой своих ставленников, и этим тоже был дорог своему старому другу.

Заняв особое место при короле, он мог позволить себе сверху вниз смотреть на разворачивающийся при дворе спектакль, когда фавориты лезли из своих камзолов и шкур, чтоб устроиться получше и ухватить кусок пожирнее, а заодно выкинуть прочь кого-нибудь из конкурентов. Он мог оставаться над борьбой, потому что Ричард испытывал к нему особые чувства. Он был горд, он был высокомерен, он взирал на всех свысока, потому что и коннетабль, и сенешаль, и казначей, и маршал были лишь слугами короля, а он был его другом. Они были не ровня ему. Даже наследного принца, этого молчаливого замкнутого юношу, всегда говорившего невпопад и вызывавшего лишь раздражение и недовольство короля, он считал полным недоразумением. Этот мальчик, который предпочитал прятаться от всех в библиотеке или на женской половине, который до шестнадцати лет не осмеливался сблизиться с кем-то и завести себе друзей, он, по мнению маркиза де Варда, совершенно не подходил для того, чтоб стать королём. И это его мнение полностью разделял Ричард. Де Вард знал, что король тайно уже начал искать себе новую жену, чтоб обзавестись другими наследниками, которым в обход старшего сына сможет передать власть. Потому маркиз и не утруждал себя проявлением какого-то уважения к юному принцу, либо игнорируя его, либо и вовсе выражая ему своё пренебрежение. Он считал себя вправе поступать так, ибо был ближе королю, чем этот странный и жалкий ребёнок.

Внезапную смерть короля под стенами луара Синего Грифона он воспринял как личную трагедию, которую усугубило предательство принца, признавшего поражение в войне. Он вернулся вместе с ним в Сен-Марко и искренне скорбел на могиле почившего короля, он мрачно наблюдал за тем, как веселится на последовавшей вскоре коронации народ Сен-Марко, так быстро забывший своего благодетеля и простивший измену новому королю. Маркиз де Вард был оскорблён в лучших чувствах, к тому же он понимал, что пусть статус этого мальчишки изменился, сам он остался прежним. Именно об этом он имел неосторожность заявить в приватной беседе, о чём тут же было доложено королю. И Жоан тут же припомнил ему прежние обиды. Как раз в это время его ищейки начали проверки обоснованности получения денег и земель из казны прежними фаворитами, и если у Монтре и его дружков рыльце было в пушку, то подозревать в этом сиятельного маркиза де Варда было оскорбительно, о чём он прилюдно и заявил королю. Юный Жоан не смутился и не разгневался. С холодным выражением на лице он выслушал претензии маркиза и ледяным тоном посоветовал ему либо принять новые порядки при дворе, либо сей двор покинуть. И де Вард в бешенстве сделал второе.

Он удалился в своё поместье недалеко от Сен-Марко и изредка приезжал в город, чему никто не препятствовал. С тайным злорадством он ожидал, что бесхребетность и глупость юного короля привлекут к нему новых жалких шутов, которые сменят собой клику Монтре, и, не имея властной руки, способной сдержать их, потянут королевство в пропасть. Он считал, что очень скоро вокруг трона разгорится нешуточная борьба придворных группировок за влияние на короля, который вскоре просто превратится в марионетку амбициозных фаворитов, а после на ослабевшее королевство обрушится лавиной военная мощь осмелевшего после победы в войне луара. И первое время его догадки выглядели сбывшимися, вокруг Жоана появились новые люди, начались репрессии в отношении приближённых Ричарда, возвысился Делвин-Элидир, вдруг получивший титул маркиза Сен-Марко. Но время шло, и не было никаких признаков падения короны с головы глупого юноши. Напротив, его власть начала укрепляться при поддержке влюблённого в него народа, он очистил двор от тех, кого презирал сам де Вард, и окружил себя своими преданными друзьями, в ряды которых влились до того пребывавшие в негласной опале сподвижники короля Армана. Алкорцы вели себя миролюбиво, постепенно и бескровно разрешались старые приграничные конфликты, а новый двор вскоре засиял роскошью и весельем: в Сен-Марко потянулись не искатели дармовых подачек, а поэты, художники и изобретатели.

И так же

постепенно стали таять ряды друзей и приятелей самого де Варда. Кто-то старался отмежеваться от впавшего в немилость маркиза, кому-то было просто интереснее при дворе, куда он сам закрыл себе доступ. И вскоре он сам пожалел о том, что позволил своей обиде взять верх над благоразумием. Его тянуло во дворец, хотелось снова погрузиться в яркую суету двора, даже нырнуть в круговерть больших и малых интриг, чтоб снова почувствовать себя живым и доказать себе и другим, что он ещё что-то может. Он хотел снова наблюдать за тем, как создаются и распадаются политические и любовные союзы, как умело манипулируют глупцами главы придворных группировок, как взлетают под золочёные своды звёзды новых фаворитов, чтоб снова рухнуть вниз, прошибая собой перекрытия дворца, и оказаться в подвалах или в аду. Чем дальше, тем больше хотелось ему вернуться, и если сначала гордость мешала ему просить прощения и милости у молодого короля, то потом его ум взялся за новую задачу: как смягчить обиды этого вздорного юнца, получить прощение и занять, наконец, своё место при дворе, потеснив у трона зарвавшихся мальчишек и малоземельных баронов, прославивших себя лишь удалью в бою.

Так жил он в поисках счастливой идеи, которая дала бы ему шанс вернуться в Сен-Марко, пока однажды до него не донеслась обычная, в сущности, новость о том, что где-то в горах на юго-востоке континента был найден удивительной чистоты изумруд, который ювелиры города Гарца, славившиеся своим искусством, огранили в форме эллипсоида размером с голубиное яйцо, все девяносто шесть граней которого сверкали, отражая собой сияние внутреннего огня. Узнав о нём, а также вспомнив о том, что совсем скоро король Сен-Марко будет отмечать своё восемнадцатилетие, маркиз де Вард ощутил небывалое возбуждение. Преподнести в подарок королю столь редкий камень, которым он, быть может, даже украсит свою новую корону, было хорошей идеей. И маркиз устремился в Сен-Марко, отыскал достойного его доверия богатого купца, вручил ему ларец, доверху наполненный золотыми марками, и поручил немедля отправиться в Гарц и выкупить для него необычный изумруд.

Вернувшись в своё имение, он с нетерпением ждал, когда в его руках окажется вожделенный камень, способный открыть для него двери королевского дворца и сердце нового короля, как вдруг случилось странное происшествие, заставившее его позабыть и о Жоане, и о его дворце.

В тот день он выехал из замка, чтоб покататься верхом, и вдали от назойливого внимания слуг обдумать свои действия при дворе. Он промчался по лугам и въехал под сень леса, который знал как свои пять пальцев, поскольку часто охотился в этих местах. Он не спеша ехал по лесной тропе, занятый своими мыслями, как вдруг что-то странное мелькнуло в зарослях ежевики. Он посмотрел туда и увидел, как из-за куста появился удивительный зверь, вышел на тропу и спокойно сел, глядя на него. Это была лисица, но лисица необычная, она была больше своих сородичей и её шкура искрилась яркой белизной, как только что выпавший снег. Маркиз с изумлением смотрел на зверя, а тот словно ждал, когда он насладится этим небывалым зрелищем, приняв позу, в которой его пышный мех, изящная длинная мордочка и большие острые ушки выглядели наиболее выигрышно. При этом зверь как-то слишком нагло и даже с вызовом смотрел на человека своими голубыми глазами, в которых искрилась гладь горных озёр и хрустальная рябь холодных ручьёв. И именно этот вызов заставил де Варда отцепить от седла охотничий лук и, наложив на него стрелу, натянуть тетиву. А лиса словно только этого и ждала, потому что за мгновение до того, как стрела пропела свою смертельную песнь, сорвалась с места и помчалась по тропе. Маркиз поддал коню шпорами и полетел вдогонку. Сжимая ногами бока коня и приподнявшись в стременах, он вытащил следующую стрелу, но стоило ему отпустить тетиву, как лиса прыгнула в сторону, стрела вонзилась в землю, а зверь продолжил свой бег, и его пушистый хвост реял по ветру, как победный штандарт.

Погоня продолжалась довольно долго, и маркиз, охваченный азартом, не заметил, как вслед за лисицей свернул с тропы в чащу леса и помчался под деревьями, спускаясь в заросшие папоротником сырые низины и поднимаясь на усыпанные хвоей красноватые холмы, поросшие вековыми соснами. Хвост белой лисы, ловко уклоняющейся от стрел, завораживал его странным танцем, и он слишком поздно заметил впереди поваленное дерево. Его конь взлетел в прыжке, чтоб перескочить его, но неготовый к этому маркиз откинулся назад безвольной куклой и, выпустив повод, вылетел из седла, ударившись головой о злополучное дерево.

Он пришёл в себя, лёжа на земле и с трудом понимая, где находится. Его тело болело от удара, и чьи-то руки расстегивали камзол на его груди. Решив, что какой-то бродяга хочет ограбить его, он с негодованием оттолкнул склонившегося над ним человека и попытался крикнуть: «Ступай прочь, негодяй!», хотя на деле ему удалось издать лишь возмущённое бормотание.

— Я спас вам жизнь и пытаюсь помочь, — услышал он над собой низкий звучный голос, — а вы отталкиваете меня.

Руки исчезли, и он, удивлённый этим голосом, наконец, открыл глаза и увидел над собой явление ангела. Вернее, ангельским показалось ему белое лицо в обрамлении золотых кудрей, склонившееся над ним. Чуть позже он разглядел его лучше, но всё равно не был до конца уверен, что пришедший ему на помощь является человеком. Это был молодой мужчина, почти мальчик с удивительными узкими глазами, которые мерцали зелёной радужкой и их необычный разрез подчёркивали длинные чёрные брови, повторяющие собой их прихотливый изгиб. Широкие, белые как фарфор, но согретые нежным румянцем скулы мягкими линиями сходились в острый подбородок, маленький аккуратный нос и пухлые розовые губы сделали бы честь юной девушке, а коротко остриженные, лежащие мягкими волнами пышные волосы над высоким белым лбом действительно были редкого оттенка красного золота.