Дело об инженерском городе

Отрошенко Владислав Олегович

Г-н Бельтрами предположил, что город на Аксайском займище должен иметь такое же внутреннее устройство. Но я сомневаюсь, что мы можем судить об этом. Ибо и наружно город выглядит слишком странно, чтобы делать дальнейшие заключения о его потаенном организме, что я и сказал г-ну Бельтрами.

Какое-то время он твердо держался своего первоначального мнения, и я не пытался разубедить его. Я ждал, когда солнце поднимется выше. Как только света прибавилось над равниной, мы снова обследовали город, вооружившись подзорными трубами. На сей раз г-н Бельтрами признал, что размерами он значительно превосходит Сперлонгу и сходные с ней по замыслу итальянские цитадели. Мы также установили без разногласий следующее.

Город имеет в плане прямоугольную форму. Он вытянут с запада на восток не менее чем на две версты. Строения его действительно сдвинуты — однако сдвинуты таким образом,

что между ними нигде невозможно заметить ни малейшего промежутка. Более того, нельзя различить отдельных строений как таковых. Исключение составляют разновеликие башни, которые беспорядочно возвышаются над непрерывной массой сооружений, нисколько не нарушая того общего впечатления, что город являет собою целостное здание, возведенное по единому принципу и полностью изолированное от окружающей местности. Впечатление это усиливается тем, что с северной стороны города, обращенной к нам, наблюдается скат гигантской крыши. На его поверхности видны обширные отверстия, из которых выступают упомянутые башни, украшенные разноцветными полотнищами и знаменами. Углы и края ската загнуты вверх, что указывает на китайскую конструкцию крыши. Я не осмелюсь утверждать за истину, что эта крыша простирается над всем городом, но ее северный свес нигде не прерывается, хотя и обнаруживает множество изломов. Таковые же изломы имеют в начертании и наружные стены окраинных зданий, сомкнувшихся во фронт едва ли не до полного соприкосновения, как если бы оборонительная идея, осуществленная в Сперлонге, была бы доведена здесь до логической завершенности, а вместе с тем, полагаю, и до границ разумного.

Это все, что я сейчас могу сообщить вам, генерал, не рискуя высказать ошибочные суждения.

Я только что достиг Ростовской крепости. Дорога на Черкасск отсюда наилучшая. Мой курьер, вероятно, будет у вас через два часа. Я порошу вас распорядиться, чтобы он вернулся ко мне в Таганрог не позднее, чем в пять часов пополудни завтрашнего дня с любым известием от вас. Я должен быть уверен, что вы благополучно получили мое послание.

Франсуа де-Воллант»

* * *

В последние дни октября 1804 года, когда асессор Войсковой канцелярии Петр Иорданов заполнял пятитысячную страницу «Черкасской хроники», продолжая труды своих предшественников, плотный туман, скрывавший часть зримого мира между северо-восточными берегами Азовского моря и цепью Маныческих озер, сменился неистощимыми ливнями.

Черкасск погружался в бурлящие воды. Обширный речной остров, по которому были разбросаны его строения, к ноябрю уступил разлившемуся Дону свой высокий южный берег, где стоял Атаманский дворец, смотревший фасадом на Соборную улицу. Очень скоро дворец был затоплен по окна нижнего этажа. «Черкасская хроника» утверждает, что атаман этим не был расстроен. На день св. апостола Матфея (16 ноября) он спокойно плавал в плоскодонной казачьей лодке по дворцовым залам, щедро освещенным в честь его именин — «поправлял на стенах картины»; «бил острогой рыбу»; «говорил с войсковыми старшинами, бродившими рядом с ним по воде».

Необычным черкасскому хронисту показалось лишь то обстоятельство, что атаман довольно часто заплывал на «ногайскую» (восточную) половину дворца, которую недолюбливал «за едкий дух, исходивший от ефремовских косуль» — древних чучел степных косуль, расставленных на деревянных постаментах в Ефремовском зале, куда атаман и направлял свою легкую лодку — «летучий каюк». Там он останавливался и подолгу разглядывал большую гравюру в позолоченной раме, висевшую в широком простенке под скрещенными пиками и алебардами. Это была генеральная карта России, составленная в 1719 году Иоганном Баптистом Хоманном в Нюрнберге и двадцатью годами позже присланная на Дон императрицей Анной Иоанновной, о чем в «Черкасской хронике» было записано: «Для уразумения нами громадности государства, а равно и для познания имен и местоположений всех малых и великих городов, в нем обретающихся, Высочайше пожалована нам в атаманство Данилы Ефремова новейшая генеральная карта всей Московской Империи, показывающая земли от арктического полюса вплоть до Японского моря и северных границ Китая».

Стоя в лодке и не отрывая взгляда от произведения нюрнбергского географа, атаман не раз просил подать ему лупу. Вооружившись ею, он наводил ее на холмы и равнины, изображенные в пространстве между Азовским и Каспийским морями, часто останавливал в устье Дона, медленно двигал на юго-восток до персидской границы, переносил в устье Волги и снова возвращал на запад через калмыцкие степи на территорию Земли Войска Донского.

В «Хронике» отмечено, что атаман при этом о чем-то «усердно раздумывал». В какую-то минуту

он даже выронил лупу, которая опустилась на дно, на затянутый илом паркет. Некоторое время он пристально смотрел на круги, расходившиеся по водной глади, затем спросил, обратившись к своей пешей свите, стара ли карта.

«Ему ответствовали, — сообщает Иорданов, — что карта, точно, стара, ибо уже и самой царице Анне Иоанновне она мнилась совершенно негодной, отчего немецкий географ Маттеус Зойтер сочинил для нее в Аугсбурге новую карту, начертанную в тот самый год, когда Войску была пожалована старая».

Ближе к вечеру атаман замышлял поплыть на северную окраину острова, на Ратную площадь, где в церкви Преображения хранилась, как ему доложили, эта новая зойтеровская карта, присланная в Черкасск при императоре Павле Петровиче. Но замысел этот не был осуществлен. Течение реки, разбуженное осенним паводком, было чрезвычайно стремительным. За стенами дворца река ломала деревья и усадебные ограды, закручивая их в свирепые водовороты. «Войсковые старшины, — пишет асессор, — мольбами отвратили атамана от опасного предприятия».

* * *

Из повествования Иорданова явствует, что до 16 ноября никто из черкасских штаб-офицеров, бродивших в этот день за атаманской лодкой, включая и самого хрониста, не знал о письме инженера Франсуа де-Волланта — Франца Павловича Деволана, как его называли в России.

Но уже через неделю в «Черкасской хронике» появилось первое упоминание о неизвестном городе. Оно было окутано множеством всевозможных сообщений и замуровано в монотонное предложение, в котором перечислялись события, происходившие 23 ноября 1804 года в пятом часу пополудни: «Прислала игуменья Ефросиния с голубем злую записку, требуя досок для наведения мостков в монастырском подворье; приказал господин Войсковой квартирмейстер удалить с Почтовой улицы сети, кои были расставлены там для ловли белуг; вернулся в Черкасск без лодки, плывя на поваленном тополе, вахмистр Яманов, посланный доплыть до Деволанова города; потянуло дымом с Васильева ерика, а на исходе сего часа был виден огонь над лесной биржей, отчего разгневался господин Войсковой атаман, ибо не ложилось ему на ум, как учинили пожар при большой воде».

Спустя еще неделю, накануне зимы, в Войсковой канцелярии, занимавшей два светлых зала на «крымской» (западной) половине дворца, возникло дело № 2708, заглавие которого, изобретенное искушенным асессором — «Дело об инженерском городе», — предусмотрительно указывало на непричастность Черкасска к открытию на Аксайском займище.

* * *

Зима принесла Черкасску новое бедствие. Оно было гораздо менее привычным, чем наводнение. «Tutta la forza dell’inferno si и levata contro la Steppa Sarmatica»[2], как выразился об этом бедствии секретарь де-Волланта Гаспаро Освальди, впервые зимовавший в России. «Проливные дожди, — записал итальянец в своем журнале, — шли с конца октября до конца декабря. Дон замерз только в начале января. Безмерные воды, вылившиеся на равнину из его берегов и с небес, были скованы холодом в одну ночь. Теперь, по прошествии трех недель после того, как это случилось, уже не осталось надежд на оттепель. Мороз доходит до 26° по Цельсию; большей же частью термометр показывает 23° ниже ноля, но снега в стране казаков (nel paese dei cosacchi) нет вовсе, тогда как в России — лежит глубокий. За три недели погибло и покалечилось громадное количество всадников и лошадей, так как гололедом покрыта вся Сарматская степь по обе стороны Дона и вверх по его течению, вплоть до лесных пространств континента. Это служит жестоким препятствием для продолжения работ на холме Бирючий Кут и наблюдения за его окрестностями, где обнаружилось невероятное положение вещей. Передвигаться по склонам холма и скакать от него на юг по ледяной равнине нет никакой возможности».

Не было никакой возможности скакать и на север — к глубоким снегам, в завьюженный Петербург.

И все же в конце января через сверкающую степь, по которой, как утверждает Освальди, «во множестве скользили окоченелые тела животных и перевернутые повозки, уносясь под напором ветра на неизмеримые расстояния», скакал верховой курьер, придерживаясь северного направления.

Донесение, которое он вез сквозь «cтрану казаков», пробираясь к надежным дорогам по ледяному покрову, отражавшему луну и солнце, должно было очутиться в руках генерал-квартирмейстера свиты его императорского величества Петра Сухтелена. Но через несколько дней оно очутилось в Черкасске, во дворце атамана, доставленное туда сотником Федором Ребровым, который в рапорте о погоне за курьером немногословно сообщил, что курьер «убился об лед на просторе» и что погоня была предпринята «около Криничной станицы, заради уворованной лошади».