Дело победившей обезьяны

Ван Зайчик Хольм

– Замечательно, – кивнул Баг. Действительно, новогодние благопожелательные лубки, кои спокон веку принято было вывешивать на входных дверях и в первую голову дарить родным и близким, начинали появляться в продаже в первых числах двенадцатого месяца; обычно лубками старались обзавестись заранее – купить самые лучшие, оригинальные, новые, а к самому празднику на лотках оставались только одни избитые сюжеты: вроде улыбающихся Деда Мороза и Лао-цзы, подносящих огромный спелый гранат, что символизировало грядущее многодетство, или – летучей мыши-чоха, название которой созвучно чтению иероглифа “счастье”. Лубки же с новыми сюжетами расхватывали седмицы за две, а то и за три до самого праздника.

– И наконец – что дорожит внешностью. Конкретно – усами. – Казаринский поднял

фотографию Крюка вверх и продемонстрировал ее собравшимся, указывая пальцем на предмет гордости есаула. – Это говорит о том, что данный преждерожденный должен часто посещать заведения, где усы причесывают и… – безусый Василий обернулся к Хамидуллину, – что там с ними еще делают…

– Стригут. Подравнивают, – уточнил бесстрастный Хамидуллин.

– Ага… Вы сказали, что усы у него в последний раз были растрепанные. Мы посчитали, что мастера ножниц и расчески также вполне могли запомнить частого посетителя.

“Что ж, для начальных курсов неплохо, головы у них варят, из всего того, что я им наговорил, выбрали лучшие, пожалуй, признаки. Это и впрямь самые характеристические черты Крюка… хотя детский сад, конечно, полный… Тут же на две седмицы только одних опросных трудов по всей Мосыкэ. Ну да ничего: научатся. Все когда-то происходит впервые. Главное – уже научились слушать и стараются выхватить самое существенное. Ну а если из этих версий за день им удалось еще и хоть что-то выжать, то получат зачет, ибо это – чудо”, – подумал Баг, а вслух сказал:

– Пожалуйста, продолжайте.

– Вот такой был план. – Казаринский улыбнулся. – Мы распределились по всем трем направлениям. Я – по части стрижки-брижки, – студент погладил свою почти утерявшую волосы голову, – прер… преждерожденный Хамидуллин – по церквам, – Баг нарочито не обращал внимания на то, что Василий нет-нет да и срывается на упрощенные формы обращения, – а преждерожденная Цао – по лубкам.

– И что же, вы за один день побывали во всех заведениях города Мосыкэ, где честные подданные могут оказать холю усам? – Баг постарался скрыть так и рвущуюся наружу иронию, но, видно, недостаточно тщательно, ибо Василий Казаринский густо покраснел.

– Нет, драгоценный преждерожденный ланч-жун Лобо, я на это и не рассчитывал. Но я рассуждал так, – Василий сглотнул, – что уж если где что-то понимают в усах козаков, так это в Тохтамышевом стане.

“Хвала Будде! Уже лучше…”

– И что же?

– Таких заведений в пределах стана оказалось ровно девять. Но ни в одном из них есаул Крюк замечен не был. Правда, в трех из них мне удалось, – Казаринский гордо приосанился, – разговорить мастеров и, болтая о том, о сем, невзначай показать им фотографию. Пришлось пожертвовать волосами… Они опознали его как постоянного посетителя, но это было несколько лет назад, когда сам Крюк проживал в Тохтамышевом стане.

“Еще бы! Да если бы Крюк сунулся хоть в одну «Стрижку-брижку» в стане, то уже в тот же день об этом знали бы и Матвея, и все соседи”.

– Ничего, – утешил Василия Баг, – вы проработали версию, которая ничего не дала, но, как говорил еще великий Конфуций, отсутствие плодов на грушевом дереве – есть тоже своего рода плод.

– Сегодня я планирую расширить сектор поисков, – пробубнил Василий, явно смущенный, – начну с ближайшего Ярилова, а там…

“Волос на голове не хватит…” – подумал Баг и прервал студента:

– Это будет позже. – Прикурил. – А что у вас, преждерожденный Хамидуллин? В вашем ведении, сколько я понял, оказались церкви?

– Точно так, драгоценный преждерожденный ланчжун Лобо, – кивнул невозмутимо Иван. У Бага уже в ушах звенело от бесконечных “драгоценных преждерожденных”, но предложить студентам перейти на сокращенные формы обращения ему, как временному наставнику, было никак не сообразно. – У меня – церкви. Православных церквей и храмов в Мосыкэ ровно триста сорок три. Включая подворья монастырей. Я сосредоточился на главном. С моей точки зрения – главном. Поскольку есаул Крюк – козак, логично предположить, что он посещает церковь в районе, заселенном козаками. И эта церковь должна иметь к козакам самое непосредственное отношение. Не только географически, но и

исторически. Такая церковь есть одна. Именно: церковь Всех Святых, где хранится рака с мощами Михайлы Тохтамышского. В просторечии – Михайлы Козацкого. Расположена в Тохтамышевом стане. Я провел сетевое разыскание и выяснил про Михайлу буквально следующее, – ровным голосом доложил Хамидуллин, ловко извлек из-за пазухи сложенный листок и развернул его. “Основательный молодой человек, – подумал Баг, несколько опешивший от такой скрупулезности. – Похоже, вскоре ни один архив не сможет скрыть от него и волоска своих тайн”. – История его восходит к посольству хана Тохтамыша в 1382 году. Михайло был сотник одного из приданных посольству отрядов. После возвращения в Тохтамышев стан козаки стали замечать за ним странное. Михайло сделался задумчив, много молился, истово соблюдал посты. Однажды, так гласит предание, его ближайший друг застал Михайлу на удаленной поляне в лесу. Одетый в одну длинную рубаху на голое тело Михайло стоял посредине. А вокруг него собрались волки с волчатами, олени с оленятами, зайцы… э-э… – Хамидуллин глянул в бумажку, – с зайчатами, на ветвях же окрестных древ сплошь сидели… э-э… – он снова заглянул в бумажку, – разные птицы. С птенцами. Михайло читал им проповедь о скором наступлении рая на земле. Животина… э-э… внимала. После того козаки стали относиться к Михайле как к божьему человеку. В конце жизни Михайло Тохтамышский возложением рук стал исцелять страждущих, а после смерти был причислен к лику святых. Его мощи и хранятся в левом пределе церкви Всех Козацких Святых. На протяжении веков мощи Михайлы Тохтамышского являли верующим разнообразные чудеса. Он также считается всеордусским покровителем козачества, – все также ровно, бесстрастно, словно зачитывая выдержку из словаря, закончил студент и замолчал.

– И что же? – выслушав этот скупой исторический экскурс, поинтересовался Баг. Его разбирал смех.

– Делаю вывод о том, что если искомый есаул Крюк и пошел бы в церковь, то только в церковь Всех Святых. Скорее всего, на литургию. Я уже был там на вечерне и собираюсь к литургии нынче же. – Хамидуллин был неподражаемо серьезен.

– Иными словами, вы не считаете… – начал было Баг, но его перебило пиликанье телефонной трубки.

– Слушаю, – сказал он, машинально бросив взгляд на часы: без двадцати двух восемь.

– Драгоценный преждерожденный ланчжун Лобо? – услышал Баг голос отсутствующей в номере студентки из Ханбалыка по имени Цао Чунь-лянь. Ханеянка говорила отчего-то шепотом. – Ваша ничтожная студентка нижайше просит вас возможно скорее прибыть по адресу: Спасопесочный переулок, дом восемь.

Богдан Рухович Оуянцев-Сю

Городская управа Мосыкэ,

6-й день двенадцатого месяца, средница,

первая половина дня

Богдану с юности нравилась Мосыкэ: уютная, тихая, чистая и сухая. Готовясь к сдаче экзаменов на степень цзюйжэня, он почти два месяца работал в мосыковских библиотеках, содержавших подчас уникальные материалы по некоторым вопросам древнего византийского права; на ту пору, полтора десятка лет назад, про “Керулены”, как говорится, и лапоть не звенел, и каждое утро Богдан, наскоро похлебав кофею, покидал комнатку, снятую в Малокаковинском переулке, назади делового высотного дома, подле коего неутомимо крутилась эмблема “Воздухофлота” – громадный голубой глобус с востроносым воздухолетом на привязи, – и торопливо, предвкушающе шагал к станции подземки на Смоленской площади… и его ждали – книги, книги, книги… С той поры Мосыкэ стала для Богдана зимним городом; приезжая туда в ноябре или декабре, – когда не успеваешь заметить дня, а вечера грустны и протяжны, как далекие гудки поездов, и наполнены щемящим светом ничьих фонарей и чужих окон да летучими просверками морозной пыли, невесомо путешествующей в чернильной глубине безветрия, – он словно бы возвращался в молодость; а в лето или по весне то была как бы и не совсем Мосыкэ.