Дело победившей обезьяны
Шрифт:
“Пресвятая Богородица, как им не стыдно, – подумал Богдан. – Позорище, честное слово. Варварее варваров…” Он покосился на чернокудрую предвестницу обеих своих любимых и невольно передернулся: все это происходило у нее на глазах. Какой ерундой, мелкой и никчемной, мелочной и нечеловеколюбивой, занимаются люди порой на глазах у вечного… у любви, грусти, взросления и старения… На глазах у жизни.
На ссорящихся смотрели из-за дальних столиков. Кто весело, ровно на бесплатное скоморошье представление; кто удивленно, кто – гадливо. А были такие, кто старательно не смотрел, углубившись в тарелки, чашки с кофеем или бокалы; мелькали и постукивали старательные ножи, вилки
Богдан единым глотком допил “портвешок”, поглядел в черные очи ветреницы на стене и мысленно сказал ей: “Прощай. Таким, как сегодня, я сюда уже никогда не смогу прийти”. Потом поправил очки, пригладил волосы и, поднявшись, решительно шагнул к уже готовящимся взять друг друга за грудки литераторам.
– Преждерожденный Кацумаха, преждерожденный Хаджипавлов! Преждерожденные гокэ! Прошу простить.
Честная компания несколько ошалело воззрилась на него.
– Я зашел сюда сегодня немножко выпить, потому что у меня с Цэдэлэ связаны очень приятные воспоминания юности, – постаравшись улыбнуться как можно более дружелюбно, начал Богдан и на миг покосился в сторону Кова-Леви; но тот, в упор глядя на Богдана, не узнавал его. “Ну надо же…” – обескураженно подумал минфа. Ему очень хотелось спросить профессора, не знает ли тот чего-либо о Жанне, вернулась ли она во Францию, приступила ли к занятиям, написала ли свою работу… да вообще – как она чувствует себя, как живет…
Но профессор не узнавал Богдана.
– Так и чего? – растерянно, но уже без неприязни во взгляде прогудел Кацумаха. – Естественное дело – выпить, а мы-то при чем? Аль угостить хочешь?
– Что вам, собственно, угодно? – холодно осведомился Хаджипавлов.
– Очень удачно, что я вас обоих тут и встретил. Я, видите ли, уполномоченный Управления этического надзора, – он мимоходом предъявил пайцзу, – и мне поручено разобраться, кто прав в вашем споре о плагиате. Я несказанно благодарен счастливому случаю, который свел меня нынче вечером с вами и который, я надеюсь, позволит без проволочек побеседовать о столь волнующем нас всех предмете.
Честная компания окаменела. Да и остальные разговоры в буфете, казалось, приглохли. Даже буфетчик отвлекся от обслуживания очередного посетителя и косил одним глазком в их сторону.
Только переводчики не утратили самообладания.
– Лё сервис секрет ордусьен…
– Нэшнл секьюрити…
– Мон дье!
– Охо-хо-хо-хо! Вандерфул!
– Вы не будете иметь ничего против того, чтобы подарить мне хотя бы по получасу вашего яшмового времени, драгоценные преждерожденные?
– Это произвол, – неуверенно проговорил Хаджппавлов.
– Где? – с приятной улыбкою поинтересовался Богдан.
– Арестасьон иллегаль… тут ле монд…
– Профессор говорит, – забубнил вдогон переводчик, – что вопиющий противузаконный арест происходит прямо на глазах у двух представителей Европарламепта и обо всем произошедшем по возвращении в Европу непременно будет доложено всему мировому сообществу. Ордусь будет опозорена навеки.
Богдан покосился на Кова-Леви. Тот стоял, гордо и нелепо задрав подбородок, точно ждал, что ему сейчас начнут заламывать руки за спину. Слишком увлеченный своими идеями и принципами, он явно не узнавал своего не так уж давнего спасителя.
И Богдан с горечью в сердце решил тоже не узнавать Кова-Леви.
– Передайте уважаемому профессору, – сказал он, – что Ордусь будет за это навеки благодарна.
– Лё бу-бу-бу…
Худенькие бровки Кова-Леви изумленно
Кацумаха повернулся к Хаджипавлову и потряс корявым лохматым пальцем у него прямо перед носом.
– Ну иди, иди, разговаривай, – с какой-то непонятной угрозой произнес он.
– А вы? Вы что же, надеетесь здесь подождать?
– А хотя бы!
– Не выйдет, Ленхотеп Феофилактович, не выйдет. Попробуйте-ка доказать свою правоту! А то вы только криком да бранью берете!
– Что, Эдик, сказать нечего?
– А вам?
“Оба не хотят идти, – понял Богдан. – Оба стараются спрятаться один за другого. Если бы я не застал их тут обоих разом, да в разгаре ссоры, да прилюдно – нипочем они не согласились бы говорить со мной… Слава тебе, Господи, за все вовеки. Удачно зашел”.
– Выскажись, Эдик, облегчи душу! Как это я у тебя украл чего?
– Я в суд не подавал… – пробормотал Хаджипавлов.
– Между прочим, и я не подавал, – спохватился Кацумаха.
– Я представляю Управление этического надзора, – повторил Богдан, ненавязчиво выделив голосом слово “этический”. – А отнюдь не сервис секрет.
В таких-то пределах благодаря Жанне он давно уже знал французский.
Эх, Жанна, Жанна…
Писатели сверлили друг друга взглядами. Ни один не позволил бы другому отвертеться.
– Мы просто побеседуем в одной из пустующих гостиных, – сказал Богдан. – А ваши иноземные гости и их переводчики продолжат ужин, и через некоторое время вы к ним вновь присоединитесь. Окажите мне, пожалуйста, такую любезность. Ведь существующий конфликт должен быть как-то урегулирован. Нет?
Хаджипавлов покусал губу, искательно обернулся на Кова-Леви, потом на так и оставшегося Богдану неизвестным гокэ, говорившего по-английски, и с достоинством произнес:
– Вынужден подчиниться грубой силе.
– Айда разбираться, – широко махнул рукой Кацумаха.
Пока они гуськом поднимались по лестнице из нижнего буфета, Богдан несколько впопыхах продумывал план беседы. Все произошло слишком внезапно. Приходилось отчаянно импровизировать.
То, что оба тяжущихся разгорячены спором, обстановкой и горячительными напитками, было пожалуй, на руку Богдану. В таком состоянии люди нередко выпаливают то, что при более спокойных условиях ухитрились бы утаить и даже виду не подали бы, что им хочется азартно гаркнуть нечто, в сущности не предназначенное для посторонних ушей. С другой стороны, – мастера художественного слова уж закусили удила, а закусивший удила человек может быть равно склонен как к необдуманной откровенности, так и к бессмысленно упрямому, ослиному, лишенному всякого разумного основания молчанию. Тут Богдан ничего не мог бы сделать – ни малейших формальных оснований настаивать на беседе у него не было. Оба литератора могли в любой момент послать его к Яньло-вану или еще подальше; правда, в этом случае они косвенно продемонстрировали бы отказ от своих претензий.
В общем, все было в руках Божиих.
Как всегда.
Пустующую гостиную они нашли без труда. Открыв дверь, Богдан остановился:
– Драгоценные преждерожденные, – сказал он, – прошу понять меня правильно. Ни мне, ни, я полагаю, вам самим не хотелось бы, чтобы наша беседа проходила, как наверняка выразился бы наш уважаемый гость из прекрасной Франции, – он широко улыбнулся, – а-труа. Таким образом, одному из вас придется подождать в холле. Я никоим образом не хотел бы проявить к кому-либо из вас неуважение, в принудительном порядке заставив одного идти первым, а другого – дожидаться своей очереди. Может быть, вы разберетесь сами или кинете, например, жребий?