Дело табак
Шрифт:
Сожаление Падающего Листа уже наполнила мир криком. Теперь она наполнила его молчанием. С горечью и, как ни странно, на анк-морпоркском, хотя ее правнук уверял, что она не знает этого языка, старуха сказала:
– Нашел в гоблинской пещере, ну да. На конце лопаты. Ну конечно. Чтоб ему пусто было.
– Нет! – капитан Моркоу оказался с ней лицом к лицу. – Горшочек оказался у него случайно… как проклятие. Он не был ему нужен, и он не знал, что это такое. Он нашел горшочек в сигаре.
Наступила пауза, во время которой старая гоблинка, видимо, что-то обдумывала. Наконец она спросила:
– Вы заплатите,
– Мы же дали тебе бренди, – заметила Ангва.
– Да, сучка, но это была плата за консультацию. Теперь заплатите за диагноз и за лечение. Тащите сюда нюхательный табак, два фунта «Сладкой малины», один фунт «Друга рыболова», один фунт медицинской смеси доктора Варьеса, чтобы было чем побаловаться в зимний день… – Из ее горла вырвалось нечто вроде смеха. – Приятно подышать свежим воздухом, – добавила старуха. – Мой внук знает жизнь, он говорит, вам можно доверять, но гоблины научились не полагаться на слово, поэтому мы скрепим сделку на старый лад, как было принято с начала времен.
Озадаченный Билли попятился, когда длинная рука с кривыми ногтями протянулась к Моркоу, который поплевал на ладонь и, даже не задумавшись о здоровье и безопасности, пожал руку Сожаления Упавшего Листа. Та вновь захихикала.
– Договор нерушим, ага, договор нерушим. Никогда.
После секундного колебания она небрежно добавила:
– Мойте руки после использования.
Глотнув из бутылки, бабушка Билли Смальца продолжала:
– Горшочек слез, говорите?
Ангва кивнула.
– Если так, ответ один. Какой-то бедной гоблинке, умиравшей от голода, пришлось съесть свое новорожденное дитя, потому что она не могла его прокормить. Я слышу, вы затаили дыхание. Такое бывало. Это ужасная правда. Да. Так часто случается в бедных краях, когда времена тяжелые и еды нет. И вот, плача, она вырезала маленький горшочек для души своего младенца, слезами вселила в него жизнь и отослала прочь до лучших времен, когда ребенок вернется.
Моркоу негромко спросил:
– Вы можете рассказать нам что-нибудь еще, мэм?
Несколько мгновений старая гоблинка молчала.
– Внутри сигары? В табаке? Ну, так спросите у того, кто продает табак.
Билли перевернул бутылку вверх дном, и оттуда не вылилось ни капли.
– И последнее, мэм, пожалуйста. Как помочь нашему другу? Кажется, ему мерещится, что он гоблин!
Маленькие черные глазки вспыхнули, когда старуха ответила:
– Я уже поверила, что вы принесете табак. Теперь я верю, что вы принесете еще бренди. Найдите гоблинскую пещеру. Найдите молодую гоблинку. Только она сможет забрать горшочек, в надежде однажды зачать ребенка. Должно быть так, и никак иначе. И проблема, мистер по-люс-мен, в том, что в наши дни гоблинок трудно найти. Точно не здесь. Может, их вообще нигде нет. Мы чахнем и вянем, как осенние листья. До свиданья, пока не будет еще бренди. Нет! Лучше щеботанский коньяк. Особый выпуск. Шестьдесят долларов, если покупать в «Харядзе» или на Бродвее, а у Твистера Трофея в Тенях – две бутылки по цене одной. Слегка отдает анчоусами, зато ни о чем не спрашивают и ответов не ждут.
Старуха замолчала, и стражники потихоньку вернулись в душный мир, их окружавший. Тревожные образы меркли в памяти.
Моркоу проговорил:
– Извините, что спрашиваю,
– Три бутылки бренди, мистер по-люс-мен? – перевел Билли.
Моркоу кивнул.
– Договорились.
– Как давно у него горшочек?
Моркоу взглянул на Ангву.
– Примерно два дня, мэм.
– Тогда отведите его в гоблинскую пещеру поскорее, мистер по-люс-мен. Может, он и выживет. А может, умрет. В любом случае три бутылки бренди, мистер по-люс-мен, – маленькие черные глазки, сверкнув, взглянули на Моркоу. – Так приятно встретить настоящего джентльмена. Поторопитесь, мистер по-люс-мен.
Старуха откинулась на ложе из подушек и одеял. Аудиенция закончилась, бренди тоже.
– Вы бабуле понравились, – сказал Билли с восхищением, выпроваживая стражников. – Это уж точно. Она ничем в вас не швырнула. Но лучше принесите ей табак и бренди поскорей, иначе она станет очень сварлива… в религиозном смысле, если вы понимаете, о чем я говорю, или, точней, о чем я не говорю. Приятно было с вами познакомиться, но старина Король не любит, когда кто-то бьет баклуши.
– Подожди, Билли, – сказал Моркоу, хватая его за тощую руку. – Здесь поблизости есть гоблинские пещеры?
– Ты же слышал, офицер. Здесь пещер нет, насколько я знаю, да мне и все равно. Езжай в горы, мой тебе совет, но мне, правда, все равно. Если найдешь на карте гоблинскую пещеру, можешь свои зубы прозакладывать, что гоблинов там уже нет. Живых, по крайней мере.
– Спасибо большое за содействие, мистер Смальц, и поздравляю вас с бабушкой, которая так хорошо владеет современным словарем, – сказал Моркоу.
Из-под ивового купола, стены которого были очень тонкими, раздался восторженный взвизг.
– Да уж, блин! Бабуля Смальц не дура!
– Что ж, кажется, у нас есть хоть какой-то результат, – произнес Моркоу, когда они зашагали обратно в город. – Я, конечно, знаю, что Анк-Морпорк – это большой плавильный котел, но тебе не кажется, что как-то грустно, когда приезжие забывают о своих корнях?
– Да. Грустно, – ответила Ангва, не глядя на него.
Когда они вернулись в Псевдополис-Ярд, Моркоу передал Шелли все, что узнал.
– Я хочу, чтобы ты сходила в табачный магазин. Спроси хозяина, откуда он берет товар. Мы, конечно, знаем, что контрабандного табака много, поэтому он встревожится. Может быть, хорошая идея – взять с собой такого офицера, чье присутствие встревожит его капельку сильнее. Кстати, Чокнутый Крошка Артур как раз вернулся.
Шелли ухмыльнулась.
– В таком случае его-то я и возьму. Крошка Артур встревожит кого угодно.
У мистера Изумления Сметки до сих пор был хороший день. Он сходил в банк положить выручку на счет и купил два билета в оперу. Жену это, несомненно, должно было порадовать – гораздо сильнее того факта, что она носила фамилию Сметка. Жена всегда проталкивала его в высшее общество – или, по крайней мере, в общество повыше, – но, некоторым образом, фамилия «Сметка» работает тормозом. Открыв дверь в свой магазин, Изумлений увидел полисмена, терпеливо сидевшего на стуле.