Дело Томмазо Кампанелла
Шрифт:
Тот ничего не ответил.
Очень красивая и ужасно печальная музыка по-прежнему звучала.
– Что это? – спросил Таборский. Перед этим он несколько мгновений просто молча слушал скорбные и трагические аккорды.
– Это реквием. Мы взяли эту пластинку… – охотно отвечал молодой человек, которому вопрос Таборского помог выйти из неловкого положения, потому что он все-таки только что как-то попытался втянуть в разговор Господина Радио, но тот ему ничего не ответил. – Я звуково оформлял тут прощание с директором одного из заводов здесь у нас в Лефортово. Гроб стоял в зале, в актовом зале нашего завода, и подходили люди, родственники, они прощались. Играла музыка, эта музыка, виниловый диск остался. Вот я его сейчас и попробовал.
– Ха-ха! Реквием! Как только я вошел, вы решили поставить реквием?!. – опять начал веселиться Таборский. – Ха-ха! Отлично. Это что же – по мне?
В следующее мгновение произошло нечто неожиданное. Под звуки реквиема, скорбные и торжественные, которые по-прежнему разносились по полутемному «зрительному залу» самодеятельного театра «Хорин», Таборский, который вот только что, только секунду назад веселился, начал ужасно бледнеть лицом. Причем так, что в какое-то мгновение оно из красноватого, такого, какое бывает обычно у людей, которые водят дружбу с Бахусом, стало бледным, словно мел. И сразу вслед за этой бледностью он принялся валиться на пол. Но не разом, а точно бы теряя контроль над собой (а вернее, сознание), постепенно, сперва встав, точнее свалившись на колени, а потом и вытянувшись на полу целиком. Причем полы его пальто как-то нелепо и очень мертво, неестественно задрались. Щекой он, в конце своего падения, прижался к полу. Так, будто щека у него была очень горячей, и он хотел остудить ее об ледяной пол. А глаза, глаза его – это произвело на видевших эту сцену едва ли не самое сильное впечатление, закатились, так что видны были лишь белки.
Музыка, ужасная траурная музыка все играла и играла, все не заканчивалась и не заканчивалась. И в это мгновение у всех, кто был в зале самодеятельного театра «Хорин», создалось впечатление, что Таборский… Прикончен именно ее звуками.
Никто не сдвинулся с места в первую последовавшую за этим падением секунду. Оцепенение сковало всех, им было страшно. Казалось, сейчас произойдет что-то еще более ужасное. Например, «труп» разом вскочит на ноги, набросится на них, начнет грызть, кусать, рвать на части. Поэтому они боялись приблизиться к распростертому телу. Но эта нерешительность длилась не более нескольких мгновений.
Затем первым очнулся Томмазо Кампанелла: он подскочил к Господину Радио и резким движением вытащил один из торчавших у того из кармана мобильных телефонов – звонить, скорее вызывать «скорую помощь».
– Светлана! Скорей сюда! Вы же фельдшер. Что с ним? – выкрикнул тем временем Господин Радио. Одна из участниц самодеятельного театра, действительно фельдшер по профессии, тоже находилась в зальчике. В руке у Господина Радио уже был другой мобильный телефон, и он тоже набирал на нем номер «скорой помощи».
Молодой человек, который и поставил эту, как казалось теперь хориновцам, злосчастную пластинку на допотопный проигрыватель, подскочил к распростертому на полу Таборскому и принялся тормошить его. Впрочем, чересчур сильно, совсем не бережно, как того требует обращение – кто же это знал наверняка в тот момент? – может быть, с умиравшим человеком.
– Эй!.. Эй! Что с вами? Вы… Что с вами?
Участница самодеятельного театра, гордившаяся своим средним медицинским образованием, из-за этого слишком ретивого помощника не могла ничего делать. Она не могла даже наклониться к Таборскому.
Другая женщина, тоже участница «Хорина», которая обычно вела себя очень скромно и которую до этого не было ни слышно, ни видно, завизжала в дальнем углу:
– Помер! Помер! Помер!
Но Таборский поднялся с полу без чьей-либо помощи, сам. Поначалу он просто уселся среди окурков, опилок, оставшихся после строительства декораций. По-прежнему он был ужасно бледен. Как белое полотно, как смерть. Под глазами у него были огромные, в пол-лица синяки.
– С вами… в порядке? С вами в порядке все? – подскочил к нему Томмазо Кампанелла, который, едва заметив, что Таборский начинает самостоятельно подниматься, небрежно, даже и не удостоив того взглядом, протянул Господину Радио его мобильный телефон. Словно будучи уверенным: раз Таборский шевелится, значит, приезд бригады врачей больше ни к чему.
Таборский ничего не понимал. Не понимал, почему он сидит на полу, что это за люди суетятся вокруг него и задают вопросы? Где он? Что это за темный зал, которого он прежде никогда в своей жизни не видел. Первое, что пришло ему в голову – это то, что он напился с какими-то незнакомыми собутыльниками. Те его избили и ограбили и бросили умирать где-нибудь на улице на морозе. И вот случайные люди внесли его в помещение, и он пришел в себя. Он в Воркуте. – Так казалось ему.
Разом он все вспомнил.
– Я не помер. Все в порядке. Ничего страшного. Извините.
Глядя, что человек, действительно, слава богу, не помер, хориновцы немного успокоились. Происшествие оказало на всех очень и очень неприятное впечатление. «Как будто Таборский совершил прилюдно что-то ужасно неприличное!» – подумал Томмазо Кампанелла.
Лежа на полу, Таборский весь перепачкался. Пол в «Хорине» и до постройки новых декораций отродясь не подметали. А уж теперь, после того как сегодня оформление сцены было частично завершено, грязь и мусор лежали повсюду чуть ли не кучами. Впрочем, это было не только хориновское «достижение». И до появления в подвальчике самого необычного в мире самодеятельного театра пол здесь никто и никогда не подметал и не мыл. Так что «Хорин» просто не был в ряду прочих обитателей подвала исключением по этой части.
– Что с вами? Может, лучше вызвать врача? – все-таки спросил у Таборского Господин Радио. – Что с вами было? Наверное, все-таки лучше вызвать врача.
– Да нет, со мной все в порядке, – проговорил по-прежнему сидевший, несмотря на свои бодрые заявления, на полу мужчина с пшеничными усами. Хотя теперь Он совсем немного, но порозовел. – Такое со мной бывает. Это бывает со мной. Вдруг ни с того ни с сего теряю сознание. Нет, конечно, это неправда, что ни с того ни с сего. Конечно, это не так. Я должен понервничать, как-то начать переживать. Чтобы такое случилось.
– Переживать? Понервничать?! Неужели вы так понервничали только из-за того, что Юнниковой здесь нет?! – удивился Господин Радио. Неожиданное появление в «Хорине» этого человека все еще казалось ему странным и вызывало вполне определенные опасения, в которых он тем не менее не был готов признаться здесь кому бы то ни было.
– Нет… Этот реквием… – ответил Таборский. – Такое ощущение, что он звучит по мне!.. Да нет… Это, конечно, ерунда… Просто я накануне, вчера, очень крепко выпил. И вот… Так у меня бывает. В голове словно бы начинают шевелиться мозги. Какое-то очень неприятное чувство. Будто мои мозги состоят из волокон, этаких дождевых червей и эти черви начинают шевелиться, делая меня каким-то очень неустойчивым… Ужасное чувство: ходишь, а голова у тебя будто бы шевелится… Изнутри… А еще – в голове гудят и болят струны, натянутые, как на скрипке… И вот!..