Дело Томмазо Кампанелла
Шрифт:
– Удивили. Очень удивили, – опять честно признался Таборский, совершенно не улыбаясь.
– Ну так вот!.. – обрадованно заключил Томмазо Кампанелла. – Значит, нам некоторым образом все-таки удалось сгустить атмосферу. Я так это называю – сгустить атмосферу. Это такое вот сгущение атмосферы, когда начинают уже сами по себе из ничего, из воздуха происходить самые неожиданные и фантастические вещи – например, только что появился двойник Господина Радио.
– Это никакой не двойник! – обиженно возразил Господин Радио. – То есть он двойник, но двойник не настоящий. Я сам подговорил этого мальчика, этого подростка, чтобы он играл роль моего двойника.
– Вот как?! Что за странные у вас здесь события происходят? – очень удивился Таборский, который теперь выглядел вполне нормально, ничуть не хуже остальных хориновцев, бывших в зале.
– Да. Это правда. Я действительно подговорил этого мальчика, чтобы он играл роль моего двойника. То есть я хочу сказать, что в моем варианте пьесы меня будет двое. Я – прежний и я – нынешний. Как бы мальчик будет обыгрывать события из моей прежней жизни, когда я сорвал премьеру в театре. А я стану с ним полемизировать.
– Отлично! – еще более радостно проговорил Томмазо Кампанелла. – Еще раз повторюсь: именно это я и называю сгущением атмосферы. И очень хорошо, что вы подговорили этого мальчика играть роль вашего двойника, который сорвет премьеру в театре. Неважно, настоящий ли это двойник или вы просто подговорили кого-то играть роль вашего двойника. Неважно, состоялась фантастика в действительности или нет. Главное – она состоялась в вашей голове. Атмосфера уже сгустилась и в вашей голове – вы начали обо всем этом думать, и на практике – появился мальчик, который принялся играть эту роль. Вы спрашиваете, куда я бросился бежать? А черт его знает! Я просто понял, что необходимо как-то отразить в действии то мое ощущение, что фактор времени (частота происходящих событий) важен. И если некуда бежать по делу, то надо бежать хоть куда-нибудь просто так. Понимаете, как шаман прыгает вокруг костра с бубном доводя себя до состояния экстаза, так и мы должны! Нам уже удалось некоторым образом сгустить атмосферу. Атмосфера и так уже настолько густая, что вон Таборский уже позабыл про все свои проблемы. Так подействовала на него сгущенная атмосфера. Он даже воспрял к жизни от этого. Так ведь, Таборский? – спросил Томмазо Кампанелла.
– Ну да. В некотором роде, – ответил тот. – Значит, вы просто выбежали за дверь? Постояли там, а потом вбежали обратно?
– Это уже неважно, – ответил Томмазо Кампанелла. – Хотя это и так. Понимаете, событий не хватает, событий не хватает катастрофически.
– На вас – фрак, – проговорил Таборский. – Вы что, идете на какой-нибудь прием? Или, может быть, в театр?..
– Фрак этот не его! Томмазо Кампанелла получил этот фрак от меня на время и обязан снять его и передать мне сразу после репетиции, – тотчас начал настаивать Господин Радио, который очень сильно волновался, вернет ли Томмазо Кампанелла фрак обратно в костюмерную самодеятельного театра или приберет его к своим рукам. И правда, что фрак пришелся Томмазо Кампанелла очень впору. Томмазо Кампанелла прекрасно выглядел в этом фраке – очень нарядный, симпатичный. Это даже было отмечено Таборским.
– Вам очень идет этот фрак. Только он какой-то не новый, – сказал Таборский. – Но все равно! Фрак прекрасный.
– Человек, на котором надет фрак, всегда производит впечатление, как будто он часть какого-то успеха. Фрак и то, что в задрапированном фраком желудке саднит от плохого питания, от того что вот устал и надо бы поесть – это две стихии, которые борются друг с другом. Голод и усталость хотят повалить человека, который во фраке, и фрак вместе с ним навзничь, а фрак делает голод и усталость безвестными, он прячет их, он не дает тому впечатлению, какое хотят они произвести, вырваться наружу, он стойко держится своей маски, маски человека во фраке, который родственник блеска, блеску противны усталость и голод, – проговорил Томмазо Кампанелла. – Впрочем, в театр я бы в нем не пошел. Я выгляжу во фраке слишком напыщенно. К театру у меня отношение более будничное. Во фраке я бы туда не пошел. Фраку можно найти какое-нибудь другое применение…
Услышав про поход в театр, двойник Господина Радио принялся канючить, теребя того за рукав:
– Господин Радио! Господин Радио!
– Что тебе? – спросил Господин Радио с каким-то наигранным раздражением. – Ты опять станешь спрашивать меня о театре?..
– Дяденька, мне нечего одеть… Уже холодно, а мне нечего одеть… Отведи меня в театр, я там хоть погреюсь!..
– Да, здесь что-то ужасно холодно!.. – проговорил Таборский.
– Интересно!.. Совсем как мне!.. Уже холодно, а мне нечего одеть!.. – проговорил Томмазо Кампанелла.
– А где же ваши вещи, Томмазо Кампанелла? – поинтересовалась женщина с медицинским образованием. – Насколько я помню, на репетиции в школе на вас был какой-то костюм. Куда он делся?
– Он все продает! – возмущенно ответил за Томмазо Кампанелла Господин Радио. – Связался с каким-то нищим и продал с его помощью и брюки, и пиджак, и ботинки. Утверждает, что ему срочно необходимо собрать некую сумму денег. Видели бы вы, в каком виде он заявился на репетицию! В каком-то рубище. Где он только его взял? Не иначе, как этот нищий дал поносить. Вот мне и пришлось одолжить ему эти манишку, фрак и лаковые концертные туфли из костюмерной хора. Знала бы об этом Юнникова, она бы пришла в ужас. Она бы нам устроила такой грандиозный скандал!
Таборский никак не отозвался на упоминание о Юнниковой. Томмазо Кампанелла проговорил:
– Деньги мне, действительно, нужны. С этим театром я совсем перестал работать… Да и черт с ним! Разве это жизнь: тяжкий труд от рассвета до заката, и Лефортово вокруг. Засыпаешь – Лефортово. Просыпаешься – тоже Лефортово. Ну загнал вещички, ну и что! Куплю потом новенькие. Эти-то уже старенькие были. А я новенькое все люблю.
Фельдшерица, которую звали Светланой, только покачала головой.
– Дяденька, отведи меня поскорее в театр, я там хоть погреюсь, – продолжал канючить двойник господина Радио, на котором, при всем при том, было надето какое-то демисезонное пальтишко, хотя и маловатое ему явно, и куцонькое, смотревшееся едва ли не комично.
– Ты меня замучил, проклятый маленький двойник! Тебе все время что-то от меня нужно. Он, видите ли, хочет в театр!.. Я никак не пойму, кто ты, ангел или бес? Хорошее ты явление в моей жизни или ужасное, или плохое? – в сердцах произнес Господин Радио.
Присутствовавшие в комнате хориновцы с интересом слушали этот диалог. Между прочим, в тот момент, когда в «Хорине» появился Таборский, они все уже приготовились к тому, что Томмазо Кампанелла сейчас освободит сцену, потому что ему уже сказал Господин Радио, что буквально через несколько минут на импровизированную сцену «Хорина» выйдут другие хориновцы, которые все это время, некоторым образом в секрете, сочиняли и репетировали одну сценку, один эпизод, который должен был стать очень важной вехой во всем этом хориновском вечере. И Господин Радио извлек из одного из закоулков, образованных в зале музейными декорациями, пару увесистых сумок и поставил их на видном месте на сцене, хотя и трогать их пока запретил.
– Я все-таки больше склоняюсь к мысли, что ты, проклятый мальчишка, – это отрицательное явление в моей жизни!..
– Отрицательное?! Ну и ладно! Я и сам давно хотел сказать вам, что мне все эти театры уже надоели. И я и вправду промерз, потому что пальто, которое вы на меня надели, – очень куцонькое. Я, пожалуй, пойду отсюда, – каким-то совсем другим, не таким, каким он говорил до этого, голосом, произнес подросток и на самом деле направился было к двери. Но Господин Радио подскочил к нему, удерживая.