Дело Томмазо Кампанелла
Шрифт:
– Ну, как твоя дипломная работа?.. Как там твоя дипломная работа?.. – настойчиво спрашивал Фому Фомичева его гость, которого звали Романом Романовым.
– Да что там дипломная работа! Я создал нечто невероятное. Целый фонтан разнообразных образов. Моей задачей было передать многообразные настроения. Я наворотил в хориновском зале таких настроений, таких эмоций! Так сконцентрировал их и замесил самым густым замесом! Прибавил специй, перцу и жира, чтобы это Лефортово как можно легче проваливалось в глотку, – охотно отвечал Фома Фомичев. – Но ты думаешь, хоть какие-то декорации могут сравниться по силе воздействия да вот хотя бы с тем местом, с этой вот комнаткой, в которой мы сейчас с тобой сидим? Посмотри вокруг – хлам, старый шкаф, пыль, колченогие стулья, грязные углы, эта смятая
– Но ты бы мог как-то скопировать эту комнатку в своих декорациях, как-то гипертрофировать ее черты.
– Нет, нет… Скопировать – это все не то…
– Вот как?!. – удивился приятель, продолжая уписывать за обе щеки жареный картофель и время от времени делая громкий глоток пива. – А я думал…
– Да что там, что ты думал! – оборвал его Фома Фомичев. – Кому там интересно, что ты думал?! Роман ты Романов! Когда же ты наконец поймешь, что самое главное не то, что ты думаешь, а то, как успешно ты сейчас вот переваришь этот картофель, это мясо и это пиво?!
– Да, черт возьми!.. Вроде я и художник, а натура у меня приземленная, – согласился Роман Романов. – Я, знаешь, люблю писать натюрморты: стол, на столе – разделочная доска, на доске, скажем, большой кусок говядины, а вокруг – зелень. Петрушка, укроп. Позади – кувшин с пенящимся пивом, а сзади, так сказать, фоном, висят оленьи рога – охотничьи трофеи, ружье двуствольное, шляпа с пером… Уютная, аппетитная картина!
За маленьким окошком было холодно и ужасно неуютно, были видны серые здания, и рынок с разноцветными тентами, и Авиамоторная улица, и трамвайные пути, и какой-то грузовик, который вот-вот только подрулил к обочине.
Но Фома Фомичев живо представил себе натюрморт, описанный его приятелем-художником и как-то ему действительно стало много уютней, даже с учетом того, что он был уверен, в этой гостинице могут ночью и прирезать какие-нибудь торговцы с Лефортовского рынка, если он, Фома Фомичев, им не понравится.
– А как же твой приятель? – не унимался сотрапезник Фомы Фомичева. – Ну тот… Со странным прозвищем. Как его…
– Томмазо Кампанелла! Это нельзя назвать прозвищем. Это имя, которое есть у него, пока он занимается в «Хорине», – ответил Фома Фомичев и, встав из-за стола, подошел к старинному, большому и тусклому зеркалу с тумбой, с красивой резной рамой, впрочем, поцарапанной, с деревянными цветами, идущими по кайме. Фома Фомичев видел себя, свое отражение и говорил:
– Он большой любитель Лефортово. Понимаешь, у него все его настроения и эмоции вертятся вокруг Лефортово. Все Лефортово, Лефортово! Он просто обожает этот район. Он хочет создать свой собственный музей Лефортово. И просит меня оформить этот музей.
– Ну а ты? Что ты?.. Согласен? Это выгодно?
– Да какой там выгодно! Здесь работа не за деньги. В «Хорине» мне, кстати, ничего не платят. Нечто вроде творческой практики для студента художественного вуза. Ерунда… Сплошная ерунда! Мне надо подзаработать, приодеться, снять нормальную квартиру, а я трачу время на такую ерунду! И гостиница эта – ерундовая. А для него она, для этого Томмазо Кампанелла, эта гостиница – самое прекрасное место на свете. Так он мне говорил. И просил нарисовать ее образ для музея Лефортово, который он потихонечку создает в том же зале, где и этот «Хорин».
Фома Фомичев отошел от зеркала.
– Он обожает Лефортово. Он мне говорил, что настолько любит Лефортово, что никогда и ни за какие коврижки отсюда не уедет.
– Это кто? Это этот Томмазо Кампанелла, что ли? Это он, что ли, такой любитель Лефортово?! А чего он здесь нашел?
– Нашел что-то.
– Слушай, а все-таки почему его зовут Томмазо Кампанелла?
– А почему ты больше всего обожаешь жареный картофель и пиво? Потому и его зовут Томмазо Кампанелла. Боже, какая ужасная здесь гостиница!
Приятель Фомы Фомичева в этот момент особенно сильно набил рот жареным картофелем и особенно громко сглотнул пиво, так что Фома Фомичев даже поморщился от отвращения. Но он еще подумал, что за этот номер в этой гостинице ему почти ничего не приходится платить, а это – большая экономия. А иначе, не сними он этот номер, ему бы, наверняка, пришлось ночевать на вокзале, потому что с одной квартиры ему пришлось съехать, а на другую он еще не заехал, а в общежитие сейчас никак было нельзя, и вообще, несколько ночей ему надо было где-то перекантоваться, и чтобы не было так противно в этом убогом месте одному, он позвал к себе в гости приятеля и тот тоже с радостью согласился пойти сюда, потому что Фома Фомичев соблазнил его вкусным ужином. Итак, мгновения прошли, и мы вместе с Томмазо Кампанелла выскакиваем из лабиринта, составленного из музейных стендов.
Тем временем Томмазо Кампанелла вбежал обратно в зал «Хорина» и обнаружил, что там… совершенно темно!
Бабах!.. Неожиданно, с шумом, так что он вздрогнул, распахнулась какая-то дверь и зажегся свет.
На ступенях сцены – толпа масок в длинных цветастых балахонах. Всех видов и оттенков, они производили невероятные впечатления на хориновцев, что уже было хотели разойтись на коротенький перерыв, – так просто, перекусить в ближайших харчевнях, потому что эту ночь они собирались провести на репетиции «Хорина», – ведь завтра… Уже завтра предстояло то самое решающее выступление хора на иностранных языках в самой сердцевине, за решетками и заборами, за пределами и гранями этой жизни – в жизни той, иной, в тюрьме «Матросская тишина»… Маски уложили их наповал, они стояли разинув рты. Никто, конечно же, не ожидал, не мог подумать и не предполагал… Ах, что за маски, что за неожиданность! Вот это выход персонажей на сцену! Вот это удивление!
Вечер, зал… В «Хоре на иностранных языках», точнее, в том помещении, где есть сцена, в том Музее молодежи прежних лет стояли волшебные маски в цветастых карнавальных балахонах и люди. Люди, люди… Кругом – люди, разинувшие рты. Толстые и не очень, тонкие и так себе, низкие, высокие, курящие и некурящие, мужчины, женщины, кажется – среди них были даже дети. И все, как дети, разинули рты.
– Ну вот, я вас предупреждал, что этим вечером мы представим вам отчет о той короткой командировке в Ригу, которая закончилась лишь совсем недавно, лишь не так много часов тому назад. Я приехал на такси из аэропорта, в который меня принес быстрокрылый самолет, – проговорил Господин Радио. – То действие, которое мы хотим показать вам, есть лишь иллюстрация того, что случилось всего лишь несколько часов тому назад в зале ожидания рижского аэропорта. Один из нас, скажу честно, не я, предложил использовать эту историю как основной костяк для нашей пьесы. Возможно, это и вариант. Один из вариантов. Хотя у меня есть и другой. Не удивляйтесь, мы очень быстро приготовили эти сценки. Каждая маска соответствует реальному участнику происшествия в рижском аэропорту. Повторяю, это всего лишь художественная интерпретация, иллюстрация. Да… Я… Вот… Не удивляйтесь, все сделано по-живому, наспехаря. Мы почти не репетировали. Маски, маски!.. Маски! Задело!.. Да, еще… Я не все сказал. Сначала мы покажем вам просто прелюдию, заставку. Потом… Потом – вы увидите сами. А основная часть действа в рижском аэропорту – после перерыва, потому что все-таки еще не все готово. Одна маленькая деталька нуждается в дорепетировании. Итак! Маски! За дело!
На импровизированную сценическую площадку уже не на дощатом помосте, а прямо посреди «зрительного зала» выбежали два актера, которые несли в руках, так чтобы видели зрители – остальные хориновцы – транспарант с надписью большими буквами «ЕЩЕ ДО ОТЛЕТА В РИГУ», что указывало на время, в которое происходила эта маленькая под-сценка. Руководитель «Хорина», Господин Радио, пояснял:
– Еще до того, как мы поехали в Ригу, один из нас сказал… Да! Сейчас мы в эдакой сценической форме напомним вам про те необыкновенные слова, которые он нам сказал. Действительно, они стали девизом всего нашего хора, да и что греха таить, каждого из нас.