Дело Томмазо Кампанелла
Шрифт:
Кругом были нагромождения хлама, какие-то стулья без ножек, горшки для цветов, вдетые один в один, старые репродукции в рамках, скатанные ковровые дорожки. Все это было освещено свисавшей с потолка тусклой лампой в старинном и на удивление – красивом абажуре, покрытом какими-то многоцветными когда-то, а теперь – малость выцветшими, аппликациями. Под абажуром – потертый диван, которому, на взгляд постороннего, исполнилось не меньше ста лет.
На диване, поджав ноги по-турецки, восседал Томмазо Кампанелла, который еще недавно носил театральный фрак, – теперь он был в какой-то невообразимой одежде, явно с чужого плеча, – мятых и грязных штанах, которые были ему сильно длинны, таком же поношенном, как и штаны, пиджаке и во все тех же остроносых лакированных концертных туфлях, – только они к этому моменту изрядно запылились. Рядом с ним, обезьянничая и, по примеру Томмазо Кампанелла, поджав ноги по-турецки, сидел Охапка, щурясь от дыма истлевшей до фильтра сигареты.
На полу перед диваном, подоткнув под себя полы рваной шубы, – нищий Рохля, взирал на них снизу вверх. Все трое сосредоточенно смотрели в карты, которые держали в руках.
– И-и-их, ить… при хорошем питании можно жить в этом… Как его… И в унитазе!.. В армии… Прапорщик говорил. Эхма!.. – многозначительно изрек Рохля и протянул руку с черными ногтями к Охапке, при этом тот отшатнулся, но неудачно, – Рохля все равно вытащил у него изо рта окурок, поднес его к лицу, бережно сжал губами и с наслаждением затянулся.
– До-обрый табак! – произнес нищий.
Это был окурок от недорогой сигареты «Дукат», которая даже при том, что она была не очень дорогая, досталась Охапке бесплатно. На днях сигаретная компания рекламировала свой товар, и возле метро «Бауманская» девушки в куртках и кепках фирменных «дукатовских» цветов и с «Дукатом» большими буквами через всю спину раздавали сигареты бесплатно. Охапка церемонно взял одну, да и от той чуть ли не долго отказывался, но тем не менее запрятал ее в карман, где она вся измялась, – лежала, грея Охапке душу воспоминанием о девушке, которая угостила его бесплатной сигаретой. И вот теперь Рохля столь бесцеремонно отнял у него это «сокровище», которое он, вообще-то, собирался выкурить как-нибудь в полном одиночестве, – не дал насладиться последней затяжкой. Охапка начал раздражаться, но пока еще ему было вполне по силам держать себя в руках и ничем не выказывать своего состояния.
– Карты!.. Мы играем в карты, – приговаривал Томмазо Кампанелла. – Прошу не подталкивать разговор к самой болезненной для меня теме и сосредоточиться на игре в карты, которая, как мне кажется, идет у нас слишком вяло. Как-то непрофессионально, я бы сказал, и без интереса.
Рохля «зашел». Сначала Охапка, потом Томмазо Кампанелла положили свои карты.
– Карты… Мы играем в карты, – повторял Томмазо Кампанелла монотонно.
– Может быть, ты расскажешь мне, подлый нищий, что же это за необычная история – история тюремного паспорта. Может быть, ты расскажешь мне? – проговорил он, вовсе не обращаясь к нищему, а точно бы обращаясь к самому себе.
Ждать от нищего какого-либо рассказа было совершение бесполезно, и Томмазо Кампанелла это уже прекрасно понимал, потому что он много раз за этот вечер спрашивал нищего но тот ни разу ему так ничего и не ответил. Томмазо Кампанелла говорил про паспорт совершенно автоматически, совершенно не для того, чтобы услышать что-либо от Рохли. Ему просто необходимо было как-то забыть хоть на мгновение о своем кошмаре, о том напряжении, которое разрывало на части его голову, его душу, его тело, его мозг, его сердце. Каждую часть его тела разрывало необыкновенное напряжение:
– Вчера я гулял по улице. Здесь недалеко. Дома – старые улицы – старые. Все, как обычно, – магазины, деревья, небо. То есть «как обычно» – для Лефортово – обычно. На самом деле, здесь есть какая-то атмосфера. Она отличает эти улицы от каких-нибудь других улиц. Хотя все «как обычно»! Почему же у меня постоянно плохое настроение? Я не могу освободиться от этих улиц. Я чувствую – они есть. Я – раб этих улиц! Они порождают во мне странные фантазии. Мне кажется, в этих улицах должны жить…
Нищий поднял заскорузлый палец к небу и многозначительно произнес:
– Одно уточнение, пожалуйста… Одно уточнение. Живут.
– Да-да, – проговорил Томмазо Кампанелла. – Живут очень странные персонажи. Поскольку я теперь актер самодеятельного, самого необыкновенного в мире театра под названием «Хорин», мне кажется, что кругом живут персонажи из пьесы. Кругом нет обычных, нормальных людей. Но, с другой стороны для меня как для актера это даже интересно, это даже важно чтобы персонажи были необычными. Ведь такую пьесу, с необычными персонажами, будет очень интересно смотреть. Да верно, кругом нет обычных, нормальных людей.
Нищий, дождавшись пока Томмазо Кампанелла закончил свою тираду и почесавшись, вновь поднял свой палец кверху.
– Одно уточнение, пожалуйста… Одно уточнение. И не было!
– Да-да! – с жаром подхватил Томмазо Кампанелла. – Мне, точно, кажется, что в этих улицах никогда и не было обычных нормальных людей. Только какие-то персонажи из странной пьесы. А сами эти улицы – как театральные декорации для какой-то очень мрачной пьесы, от которой у меня портится настроение. Постоянно портится настроение.
Нищий в третий раз поднял свой заскорузлый палец кверху.
– Дома и улицы – настоящие. Я бы хотел уточнить. Это не мрачные декорации, здесь все настоящее. Места наши, действительно, очень дремучие. Не места, а темный лес, бор, ельник. Не места, а тайга, медвежий угол. Здесь все как при царе Горохе было, так и сохранилось.
– А как при каком царе, Рохля? При каком царе здесь все было построено, да так без изменений и осталось, а? – спросил Томмазо Кампанелла и испытующе посмотрел на Рохлю.
– Кажись, при Петре Великом! – ответил Рохля. – Хотя я точно не уверен. Да здесь все как при царях было построено, так и сохранилось. Здесь никто ничего не переделывал. Только ветшало все, разваливалось. Но при хорошем питании не то, что здесь, в унитазе жить можно.
В номере гостиницы Лефортовского рынка, находившейся по адресу Авиамоторная улица, дом 1, продолжалась игра в карты.
– Пойду в нужник, – произнес Охапка и на время покинул их, проскрипев старой, низенькой дверью, для чего-то обитой войлоком.