Дело Томмазо Кампанелла
Шрифт:
От обиды, от того, что сбежал от него Томмазо Кампанелла, нищий наконец разрыдался. Целый вечер он чувствовал себя королем положения, все больше и больше напускал тумана вокруг тюремного паспорта, и вот все кончилось так обидно – Томмазо Кампанелла принялся его душить, бросил его здесь. А нищий рассчитывал просидеть здесь в хорошей компании до самого утра. Сейчас его выгонят отсюда…
Тут с шумом отворилась поддавшаяся наконец дверь, но ворвавшиеся в каморку люди увидели лишь рыдавшего нищего на полу, который держался за свое сдавленное горло, да ногу беглеца в лаковом ботинке, ускользавшую через окно куда-то в темную ночную бездну. В Лефортово, в московский Ист-Энд. Да еще луну, пожалуй, увидели – полнехонькую и такую яркую, что слепило глаза.
– Что здесь происходит?! – потрясенно произнес Фома Фо-мичев, который ворвался в каморку первым.
Из-за спины его выглядывали несколько разбуженных и примкнувших к собравшемуся в коридоре народу торговцев овощами с Лефортовского рынка, пожилой гостиничный вахтер, какая-то старушонка, неизвестно что здесь делавшая, но державшаяся крайне бойко.
– Беглеца-то поймать бы надо! – проговорила она писклявым голосом.
– И растворился в московском Ист-Энде! – проговорил Фома Фомичев, который слышал про Ист-Энд все от того же Томмазо Кампанелла.
– Давай, убирайся отсюда! – велел нищему пожилой вахтер. – Одни скандалы от твоих дружков! Чтобы духу вашего через пять минут здесь не было! Скандалы да драки… Алкоголики чертовы!
– А моя доля? – возмутился нищий, памятуя о том, что помог уговорить Томмазо Кампанелла продать фрак, а главное – хорошие наручные часы совсем дешево. Золотые.
– Золотые… Встали часы! И больше не ходят! На твою долю замок починим! – заорал на него вахтер, словно читая его мысли. – Давай, уматывай! А то сейчас дозвонимся в отделение… Говорили же, что тихо себя вести будете…
– Часики-то хорошие, – ворчал Рохля, выметаясь из номера. – Небось, давно такие хотел. Золото – высшей пробы! Генеральские! Маршальские! Сам Буденный их носил! Механизм – швейцарский. Завода на неделю хватает. Тик-так, тик-так! Ремешок – кожа африканского крокодила. Пойман в реке Нил. Еще позавчера только плавал и пасть разевал. Стрелочки – ажурные, циферки – с виньеточками. Достались тебе за рупь за двадцать! А замок твой и так на соплях висел. Разве это замок! Вот у нас на заводе замки точили! С ключом не откроешь! А фрак? Фрак! Небось завтра же по рынку в нем щеголять станешь! Барыга! Совести у тебя нет!.. Дай, дай бутылку заберу… Бутылка наша. Забыл… Отойди, Охапка! Моя это бутылка…
Глава XVIII
Лефортово – московский Ист-Энд
Черт с ней, с этой бутылкой, черт с ней! Надо срочно описывать новую сценку из этой истории. Томмазо Кампанелла уже добрался до самого края крыши и смотрел вниз. Только бы он нечаянно не сорвался оттуда!
Между прочим, представьте себе эту гостиницу, в которой только что был Томмазо Кампанелла, вы только вдумайтесь: гостиница при Лефортовском рынке! Вот где, должно быть, антуражи так антуражи! Грязь, пыль, тоска. Но полно, выйдем из того состояния, в котором мы, вместе с нашим героем, только что были: состояния чрезвычайно возбужденного, когда запыхавшийся Томмазо Кампанелла едва покинул номер в гостинице через маленькое окошко и крался по гулкой крыше к краю, водосточной трубе. Примерим на себя возбуждение уже немного другого рода.
Новая сценка: ночь, крыша в Лефортово. С крыши по водосточной трубе, рискуя каждую секунду сорваться вниз и разбиться насмерть, спустился Томмазо Кампанелла. Оказавшись один на пустынной лефортовской улице, он первым делом, еще не отдышавшись, выхватил из кармана тюремный паспорт и поцеловал его, как самую дорогую для него вещь на свете. То ли он не слышал того, что сказал ему напоследок Рохля, то ли смысл сказанного до него не дошел. Казалось, Томмазо Кампанелла нисколечко не пугало то, что в тюремный паспорт теперь была вклеена его фотография. А значит, все действие, на которое только был способен тюремный паспорт, было направлено на него, на него одного, родимого, на Томмазушку Кампанеллушку!
Томмазо Кампанелла огляделся по сторонам, хотя ему казалось, что у него совершенно нет на это оглядывание времени, хотя ему казалось, что ему нужно спешить, – куда, он толком не смог бы сказать. Но он все же огляделся: сегодня эти улицы никак нельзя было назвать окраиной, но сто лет назад здесь была самая настоящая окраина Москвы. Глухая рабочая окраина! Как Ист-Энд был в девятнадцатом веке рабочим районом Лондона с дешевыми кабаками, притонами курильщиков опиума, сумеречными, небезопасными улочками, так Лефортово было фабричной окраиной Москвы. Здесь были фабрики, фабричные общежития.
Машинально Томмазо Кампанелла сунул руку в карман пиджака, уже привычно обхватил лежавшую там рацию, пощелкал просто так, от нечего делать каким-то переключателем, назначения которого он не знал. И тут из динамика рации послышалось:
– Томмазо Кампанелла! Ну что же вы не откликаетесь! Было плохо слышно, но мы поняли, что вы играли в карты в номере гостиницы Лефортовского рынка. Потом мы прослушали все про тюремный паспорт. Какой-то бред пьяного нищего! Но, с другой стороны, достаточно интересно. Можно сказать, занимательно. Мне кажется, если эту историю с тюремным паспортом включить в нашу пьесу, то она, безусловно, будет держать зрителей в напряжении. Нас этот «бред» натолкнул на одну мыслишку. Теперь, насколько мы поняли из всего услышанного, вы находитесь на одной из улиц неподалеку от гостиницы Лефортовского рынка. На Авиамоторной улице или какой-то другой? – это был голос учителя Воркута. – Нам это очень важно знать, потому что сейчас к вам подойдут дети из детской группы «Хорина». Мы хотим поэкспериментировать и устроить нечто вроде театра под открытым небом. В той записи, что пойдет по радио в «Новом театре у микрофона», будут настоящие звуки улицы: шум проезжающих машин, голоса прохожих. Возможно, какие-то их отклики на наше представление. Так сказать, по горячим следам. Правда, боюсь, что из-за позднего времени там будет довольно пустынно. Но все равно… Побудьте там хотя бы немного. Хориновской революции в настроениях нужно, чтобы вы побыли там некоторое время. Вы необходимы там как часть сюжета. Побудьте немного на улицах, примыкающих к небольшой площади перед гостиницей Лефортовского рынка.
– Побыть на улицах?! Как часть сюжета?! То есть для того, чтобы состоялся какой-то там сюжет, я должен подольше побыть на тех улицах, которые ужасно меня угнетают?! – возмутился Томмазо Кампанелла, вынув из кармана радиостанцию и вновь переключив ее на передачу. – Нет, это не улицы! Это какие-то декорации из пьесы про Лондон начала века, про Джека-Потрошителя. Ну ничего! Ничего, что Лефортово – это московский Ист-Энд. Тюремный паспорт должен все в момент решить. Это мое чудо! Мое спасение от всех бед!
Учитель Воркута настаивал:
– Томмазо Кампанелла, вы не ответили на мой вопрос. Вы знаете название улицы, на которой вы сейчас стоите? Я сообщу ее руководителю группы хориновских детей.
– Нет, я не знаю, как она называется, – твердо ответил Томмазо Кампанелла. – И никакой таблички с названием здесь поблизости на доме нет.
Затем, спохватившись:
– Черт возьми, мне очень нужно спешить, потому что все очень сжато по времени! Но, не смотря на это, я не могу не оглядываться по сторонам. Сто лет назад здесь была фабричная окраина. Но сегодня – это не окраина. Нет-нет!.. Это вовсе не окраина. Черт возьми! Мне нужно спешить. Сейчас такой момент: наконец-то история может разрешиться. Это вовсе не окраина. Окраины много-много дальше. На окраинах современные дома. Но полно, полно! При чем тут окраина? Сейчас у меня совсем другое дело! Уже… Впрочем, хоть и другое дело, а все дела мои от него, от Лефортово. От этого московского Ист-Энда. Но надо спешить. Но куда спешить? Я даже не представляю, куда я могу спешить, но понимаю, что мне надо спешить. Разрешение!.. Удачное разрешение всего… Вот что мне срочно нужно получить!