Дело Томмазо Кампанелла
Шрифт:
– Кто сказал? Что сказал?.. Кто сказал?.. Что сказал?.. – доносились многократно повторенные вопросы из толпы участников хора, стоявших и сидевших вокруг импровизированной «сценической площадки» посредине хориновского зала.
– А вот он сказал! – воскликнул руководитель «Хорина» и жестом фехтовальщика, заведя одну руку назад и подняв ее кверху, пальцем правой показал на актера во фраке, белой манишке, лаковых штиблетах (точно таких же, как и у наблюдавшего за всем этим представлением Томмазо Кампанелла) и греческой театральной маске, разумеется, словно делая ему укол шпагой. – Он, именно он, тот, который сейчас очень голоден и собирается из-за этого продать фрак, который мы ему выдали, между прочим, совершенно бесплатно в качестве театрального костюма.
– О! Да я, кажется, размножаюсь! А еще совсем недавно я репетировал свою роль на сцене «Хорина» в полном одиночестве! – воскликнул Томмазо Кампанелла. И добавил уже тихо, обращаясь к одной лишь женщине-шуту, которая обернулась и посмотрела на него пристально:
– Тем лучше. Значит меня не станет мучить совесть, если я оставлю хориновскую костюмерную без единственного в ней фрака.
– Не вздумайте! – мрачно произнесла женщина-шут и отвернулась.
– Кто-нибудь… Кто-нибудь… Кто-нибудь отведет меня в театр?! – плаксивым голосом потребовал подросток в пальтишке. – Я там хоть погреюсь, потому что мне холодно очень!
Но на него просто не обратили теперь внимания. Потому что в самый центр импровизированной сценической площадки вышла маска, одетая в черный фрак, белую манишку и лаковые ботинки.
Маска произнесла:
– Послушайте, я, Томмазо Кампанелла, находясь в трезвом уме и здравой памяти, провозглашаю веру в чудесное и быстрое избавление основной теорией жизни «Хорина». Причем каждый из вас должен верить в это чудесное избавление истинно, самозабвенно, до безумия! Во-вторых, я провозглашаю эмоцию, настроение самым главным моментом нашего бытия. Ведь кошмар и есть прежде всего эмоция, плохое, ужасное настроение. И в-третьих – я верю в мистическую силу декораций. Недаром, мы в театре. Итак – занавес! И давайте же строго следовать этим правилам!
– И еще… – продолжала «маска» во фраке и лаковых, начищенных до блеска ботинках. – Время – наш бог. Фактор времени: все должно быть очень сжато во времени, потому что эмоция мимолетна, и мы должны беречь мгновение! Иначе, это уже будет не то…
– Чудо!.. Чудо!.. Самозабвенно!.. До безумия!.. – охала толпа «зрителей», которых теперь стало в зале гораздо больше, чем было в самом начале. Многие хориновцы имели привычку приходить на репетиции очень уж поздно. «Сова» Юнникова, которая могла бодрствовать всю ночь кряду, но засыпала днем, приучила их к этому.
Таборский, который, кажется, уже было двигался к выходу, вернулся и вновь присел на стул, не в силах преодолеть любопытства и не досмотреть сценку до конца.
– У каждого из нас есть какие-то эмоциональные состояния. Свой эмоциональный кошмар, – продолжал актер во фраке, – Что-то с каждым из нас происходит. Какой-то свой кошмар. И от этого… Я считаю, что сегодня прекрасная ночь для того, чтобы каждый из нас стал счастливым и наконец избавился от своего кошмара. Именно так – за одну ночь!
– Но у многих из нас нет кошмаров! – воскликнул учитель Воркута.
– Кошмары есть у всех! – проговорил актер во фраке. Но тут Журнал «Театр» выкрикнул:
– Послушайте, мы здесь репетируем, а сегодня в театре… – и тут был назван один из самых модных московских театров, – должна состояться премьера: «Маскарад» Лермонтова с Лассалем!
– Но мы же не можем отлучиться! У нас же завтра выступление в «Матросской тишине», и вся сегодняшняя ночь должна быть целиком посвящена репетиции. Иначе у нас просто не хватит времени, – урезонила этого человека женщина-шут. – У нас же даже нет пьесы, которую мы станем завтра играть.
– А нельзя ли там как-то наладить прямое включение, прямую связь? Так, чтобы мы были и здесь, сейчас и могли выхватывать какие-нибудь самые важные подробности о ходе той премьеры? – проговорила другая «маска». Потом хориновцы поняли, что и этот вопрос и, вообще, все это место представления были тщательно отрепетированы.
– Можно! Можно! – воскликнула маска, на которой был фрак и лаковые ботинки, в точности такие, как на Томмазо Кампанелла, который, вопреки удерживавшей его от этого женщине-шуту, направлялся к «лабиринту», что вел к двери на улицу. Мандровой он только что передал запасные ключи от зала, потому что Господин Радио был занят в сцене.
– Я приготовил набор радиостанций, которые позволят нам всем находиться как бы в одном едином информационном поле. То есть этой ночью мы будем здесь и везде!.. – проговорил шагнувший на середину импровизированного сценического пятачка Господин Радио.
– Здесь и везде! – потрясенно охнули окружившие «сцену» хориновцы.
– Единое информационное пространство – вот что это будет! – добавил еще руководитель «Хорина», Господин Радио.
Действительно, самодеятельные хористы обратили вдруг внимание на то, чего почему-то все это время никто не замечал, – какие-то технические приспособления вроде портативных, но выглядевших очень мощными, радиостанций с антеннами, какими-то переносными аккумуляторами и зарядными устройствами, которые были свалены в кучу в углу. Видимо, они были извлечены из тех сумок, которые стояли в течение всего сегодняшнего вечера на хориновской сцене. Еще там были мобильные телефоны и какие-то и вовсе никому не понятные устройства со множеством усов-антенн.
– Я же все-таки радиолюбитель, Господин Радио, как вы все меня здесь называете!.. – скромно потупясь проговорил руководитель «Хорина».
Маска, наряженная под Томмазо Кампанелла, проговорила:
– Мы разбросаем наблюдателей, вооруженных радиостанциями и мобильными телефонами, по всевозможным точкам. И тем самым в одной точке будет происходить множество событий. Мы станем как бы следить за всеми этими событиями из этой нашей точки. Мы не станем участвовать во всех этих событиях физически, но информационно мы будем прекрасно осведомлены о них.
– Эк я сегодня разговорился! – заметил на эти слова «настоящий» Томмазо Кампанелла, подмигивая уже не пытавшейся его удерживать и лишь разочарованно смотревшей на него женщине-шуту и исчезая в лабиринте из стендов. Но голос его потонул в шуме и гаме, которые сопровождали начавшуюся раздачу «средств связи» хориновцам, – каждый норовил ухватить себе какой-нибудь «прибор». Кстати, раньше всех одну из радиостанций, лежавшую с самого края, успел ухватить Томмазо Кампанелла. Настоящий.
Тем временем, посредине импровизированной театральной площадки, которой на самом деле служил всего-навсего дощатый помост в подвале обыкновенного старого дома по Бакунинской улице, священнодействовал режиссер «Хорина» Господин Радио.