Дело взято из архива
Шрифт:
Главврач не успел додумать свою мысль до конца, как его прервал Перминов:
— Вы уверены, что он умирает?
— Как врач, могу сказать точно. В его распоряжении два-три часа. Ошибки никакой. Нож искромсал все внутри. Как он еще жил эти дни? Говорю вам, сильный организм. Поэтому его лучше уже не беспокоить…
— Поймите меня правильно, доктор. Может быть, мой визит сократит жизнь этому человеку. Но я должен с ним поговорить. Если это будет даже негуманно… Ведь вы пустите к нему жену на эти последние часы?
— Да, я уже послал за ней.
— Не намерен
Главврач встал, он был просто поражен тем, что капитан прямо и без недомолвок открыл ему причину своего визита.
— Идемте!
По пути к двери он сдернул с рогатой вешалки халат и, кинув ею Перминову, открыл дверь. Прошли длинный коридор, поднялись еще на один этаж и вошли в небольшую палату. Здесь стояла всего одна кровать, на которой лицом к двери лежал худой бледный человек. Небольшая черная щетина на подбородке еще больше подчеркивала прозрачную бледность его кожи. Возле него со шприцем в руке стояла сестра, она готовилась сделать больному укол и обернулась на стук открываемой двери.
— Ну что?
— Опять! — ответила сестра. — Боюсь, что теперь уже конец.
— Мы перевели его сюда вечером, думали, что ночью все кончится, не хотелось оставлять в палате, где лежат выздоравливающие, — сказал главврач, обернувшись к Перминову. — Делайте, Александра Петровна, все возможное, только верните ему сознание.
Сестра сделала укол и взяла руку Сидоркина, прощупывая пульс.
— Пульс есть, но очень слабый. Это один из моментов, когда медицина вынуждена отступить, — с сожалением заключила она, ни к кому не обращаясь. — Жизнь держим вот на этой игле, а на таком острие долго не продержишься.
Перминов с волнением ждал. Это был крупный шанс. Скажет ли он перед смертью или же до конца будет верен «черному братству»? Мысленно Перминов уже составил свой разговор с ним. Время терять нельзя, надо найти простые убедительные слова, если они еще смогут дойти до сознания умирающего.
Заострившийся нос Сидоркина чуть дрогнул. Капитан замер, но тот лежал без движений, и Перминов решил, что это ему померещилось. Лет сорока пяти, с маленьким вытянутым, как у ежика, лицом, сильно облысевший, Сидоркин вызвал вдруг жалость у Перминова. Она пришла не потому, что капитан терял такого важного свидетеля, а просто чисто по-человечески ему стало жаль Сидоркина, который в своей жизни метался, как заяц, загнанный гончими, в поисках, как он считал, лучшей жизни. Раскаяние пришло к нему слишком поздно, лишь на скамье подсудимых, когда он, обливаясь слезами, умолял суд простить его. Несомненно, в своем последнем слове он был честен, когда заявлял, что отбудет наказание и всю оставшуюся жизнь будет трудиться, чтобы хоть как-то искупить свою вину перед Родиной.
— А ведь приходит в себя! — радостно сообщила сестра.
— Возьмите стул, — предложил Перминову главврач. — Я пока задержу его жену. — Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Веки у Сидоркина дрогнули, он чуть приоткрыл глаза, в которых еще не было осмысленного выражения. Он был еще там, во власти небытия, и в то же время жизнь медленно возвращалась к нему. Перминов наблюдал за сестрой, та не выпускала руки умирающего.
— Что это вы, Сидоркин, шутку со мной сыграли! — бодрым тоном спросила она, аккуратно поправляя подушку. — Только я за двери, вы сразу же сознание потеряли. Так нельзя. Надо держаться, и тогда все будет хорошо.
Вряд ли смысл сказанного доходил до сознания Сидоркина, хотя он уже лежал с открытыми глазами, в которых появились первые проблески какого-то интереса.
— Сейчас придет ваша жена. Главврач разрешил пускать ее к вам, когда она захочет. Хорошая она у вас, душевная женщина. Гордитесь, Сидоркин, такой женой.
При последних словах больной шевельнул губами.
— Что вы хотите оказать? Что я не права? — спросила сестра.
— Она… хорошая… это… правда, — с трудом выговаривая слова, ответил Сидоркин.
— Вот и я об этом говорю! — обрадовалась сестра. — Я вас пока покину, пойду встречу вашу супругу и приведу ее сюда, а вы вот с товарищем побеседуйте…
— Иван Романович, старого не воротишь. Жизнь свою вы начали по-честному, потому что поверила вам Советская власть, — начал Перминов и сразу же почувствовал, что говорит он не то, что нужно. Разве об этом надо говорить с человеком, который уже лежит на смертном одре? Капитан замолчал, собираясь с мыслями. Вылетели из головы все те слова, которые он приготовил для разговора с Сидоркиным. А тот смотрел, не мигая, в лицо Перминову и ждал, что еще скажет этот молодой, здоровый мужчина. Тогда капитан отбросил всю дипломатию и спросил Сидоркина прямо: — Иван Романович, на днях у вас был один человек. Вы его знали еще по тем временам, когда он служил у немцев.
При последних словах Сидоркин закрыл глаза и стал чаще дышать, выдавливая из себя короткие, судорожные вздохи. Видно, ему все было понятно, он знал и улавливал своим горячечным мозгом все, о чем говорил капитан.
— Как фамилия того человека? — спросил Перминов.
Сидоркин молчал и так же прерывисто, как астматик, дышал. Перминов повторил свой вопрос, но больной не открывал глаз. Неожиданно дыхание оборвалось, и Перминов испугался, что Сидоркин снова потерял сознание.
— Доктор! — закричал он в тревоге.
— Не кричите! Я здесь! — ответил ему главврач, который вошел в палату так тихо, что Перминов, увлеченный разговором с больным, ничего не услышал. — Он в сознании, не беспокойтесь. — Но вам нужно поспешить, иначе будет поздно.
И, будто подтверждая правоту врача, больной снова задышал.
— Пусть войдет его жена, — попросил Перминов, надеясь, что она поможет ему в эту минуту.
Женщина вошла и остановилась у изголовья кровати.
— Ваня, ты слышишь меня? — прошептала она, наклонившись к больному.