Дело Зорге
Шрифт:
Перед антрактом игралась сцена в зеркальном зале Версальского дворца, где «железный канцлер» провозгласил Германскую империю. Кайзер Вильгельм стоял перед своим новым троном, ступенькой ниже — Бисмарк в серебряном нагруднике и латах — все, как на известной картине Вернера.
Биргит хотела остаться на время антракта в ложе. Но Зорге предложил прогуляться в фойе. Многие обратили внимание на светловолосую Биргит с темно-голубыми глазами. В столице с шестимиллионным населением насчитывалось едва четыре тысячи иностранцев. Среди них было немного женщин такого северного типа, как красавица шведка.
Биргит удивляло, почему Зорге, совершенно не считавшийся с мнением других людей, сегодня явно находил удовольствие в том, что ею открыто восхищались. Он гордо вел ее под руку, улыбаясь, наклонял голову и поступал так, как делает каждый мужчина, когда хочет, чтобы обратили внимание на его спутницу.
Она чувствовала себя неловко от множества уставившихся на нее глаз. Это не доставляло ей удовольствия, наоборот, раздражало и даже сердило.
— Послушай, Рихард, — прошептала она. — Я вижу уже двух типов из тех, которые следят за нами. Они чуть ли не наступают нам на пятки.
— Ты ошиблась, дорогая. Их не двое, а трое. Докажи, что ты достойна такой чести. Держи выше свою хорошенькую головку!
Второе отделение исторического театрального обозрения было посвящено современной Германии. Для Зорге эти сцены были полны величайшего комизма, особенно когда одна из молодых актрис появилась в маске, абсолютно точно копирующей физиономию Адольфа Гитлера.
Сначала публика увидела нацистский съезд в Нюрнберге. Парадным шагом, с вытянутыми вперед руками промаршировали по сцене колонны штурмовиков и эсэсовцев, молодых людей с лопатами на плечах, отбывающих трудовую повинность. На роли членов «Союза немецких девушек» режиссер подыскал самых полных статисток. Они прошли по сцене старым прусским парадным шагом так, что затрещали доски. На помосте, украшенном изображениями орлов, стоял сам фюрер. По его правую руку — набитый подушками, чтобы казаться как можно толще, и разукрашенный орденами Герман Геринг, слева — Йозеф Геббельс с длинным картонным носом. В конце появился престарелый президент фон Гинденбург, который торжественно дал наказ фюреру Адольфу Гитлеру хорошо заботиться о немецком народе и крепить дружбу с мужественной Японией. Этот момент, к сожалению, был немного испорчен одним непредвиденным обстоятельством. У Гинденбурга отклеились седые усы, и перед публикой предстало хорошенькое личико молодой японки. Вежливые зрители постарались не заметить этой накладки. Но Зорге хохотал, как безумный, Биргит дала ему носовой платок, которым он безуспешно пытался приглушить смех.
Еще более впечатляющей, чем партайтаг, была заключительная сцена. Здесь непосредственно вмешалась официальная японская пропаганда, которая на нацистский манер старалась доказать, что рождение как можно большего числа детей — первейший гражданский долг.
Торжественно восседая на белом коне, Адольф Гитлер требовал от своих верноподданных как можно больше производить на свет детей. Не достоин уважения тот мужчина и бесполезно коптит свет та женщина, у которых нет детей. Под патриотические песни, распевавшиеся невидимым хором, на веревках спустили картонный макет Бранденбургских ворот. Около них сейчас же выстроились ряды вооруженных «коричневорубашечников», изображавших, очевидно, счастливых арийских отцов.
А затем произошло то, что вызвало новый приступ смеха у Зорге. Под оглушительные звуки баденвейлеровского марша через Бранденбургские ворота прошли шеренги нянек в немыслимых чепцах. Каждая из них толкала перед собой детскую коляску левой рукой, а правую выбросила вперед в «германском приветствии». Над Бранденбургскими воротами зажглись иероглифы, составившие лозунг «Дети — будущее нации!»
Восхищенная публика поднялась со своих мест и громко аплодировала целлулоидным голышам, лежавшим колясках.
В фойе Рихард, откинув голову назад, снова разразился таким громким хохотом, что сбежались испуганные билетерши и окружили его.
Биргит рассердилась.
— Рихард, прекрати, пожалуйста! Я готова провалиться сквозь землю!
Он с трудом оборвал смех, положил ей руку на плечо, и они вышли на ночную Гинзу.
— Не сердись, я ведь только посмеялся до чертиков. А тебе разве не весело?
Она оглянулась вокруг: неужели они вышли без сопровождающих? Но нет, за ними опять шли трое, двое из них уже намозолили им глаза в театре.
— Конечно, Рихард, я развлеклась. Это в самом деле очень смешно. Впрочем, не столько смешно, сколько печально: вот как выглядит история страны в глазах людей, живущих на другой стороне земного шара. Народы, столь различные по своему характеру, никогда не смогут правильно понять друг друга и стать настоящими союзниками.
— А ты думаешь, дорогая, что японцы не смеялись бы, если б увидели «Мадам Баттерфляй» в нашей постановке? Конечно, им было бы так же смешно, как и мне сейчас. Но они смеялись бы про себя: они воспитаны гораздо лучше нас.
— Если они так вежливы, почему же ты плохо вел себя и громко смеялся?
— Только потому, что мне хотелось развлечься. Развлечься как следует. Отдохнуть после тяжелой, но успешно законченной работы. Театра мало. Пойдем, дорогая, в ресторан, где подают прекрасные печеные омары.
Они прошли мимо представительства американской пароходной компании «Гамильтон лайн». Яркий свет неоновых ламп освещал красочный плакат в витрине, приглашавший побывать на Гавайских островах. Терраса отеля на берегу чудесной бухты Вайкики заполнена элегантно одетыми людьми. Кокосовые пальмы нежно склонились к морю. Атлетически сложенные юноши неслись на водных лыжах навстречу прибою. Загорелые девушки лежали на белом, как снег, песке пляжа. На заднем фоне Мауна-Кеа, окруженная зелеными горами, вздымала к небу свою снежную вершину.
Биргит остановилась у витрины.
— Какой беззаботный мир, Рихард! Гавайи всегда были моей самой заветной мечтой. Отец давно обещал, что устроит мне поездку туда, но до сих пор никак не получалось.
В стекле витрины отразились очки шпиков, которые тоже остановились и делали вид, что ждут автобус.
Это вернуло Биргит к неприятной действительности: картина прекрасных Гавайских островов померкла в ее воображении.
— Пошли, Рихард. Я немного проголодалась.
Зорге завернул в следующий переулок и показал ей на маленький деревянный домик. Во всем переулке только перед ним был виден крошечный сад.
— Он выглядит не особенно солидно. Но это лучший ресторан в Токио, где подают омары.
— Рихард, это твоя машина? Зорге кивнул.
— Ее подогнал Ямагути. Может быть, на ней мы избавимся от непрошеных телохранителей. Они ведь пешком.
Он отодвинул занавеску, состоявшую из нитей, на которые были нанизаны стеклянные шарики, и пропустил вперед Биргит.
У решетки, под которой темно-красным пламенем горели древесные угли, стоял толстый хозяин. Пот лился с него градом. Увидев Зорге, одного из своих самых уважаемых посетителей, он отвесил несколько глубоких поклонов, не забывая переворачивать пекущиеся омары.