Дело Зорге
Шрифт:
— Выпей, моя девочка!
Она взяла рюмку обеими руками, как ребенок, поднесла ко рту и, выпив до дна, передернулась, как от горького лекарства.
Зорге улыбнулся.
— Почему ты дрожишь? Ты все еще считаешь меня презренным шпионом?
— Нет, Рихард, это… страх. Она не могла побороть дрожь.
— Страх? Почему страх?
— Страх, — повторила она. — Я боюсь, Рихард.
Он презрительно рассмеялся прямо в лицо Биргит.
— И это все, что ты можешь сказать?
Она не ответила. Рихард внимательно разглядывал девушку. Так стояли они, не двигаясь, друг против друга.
Наконец Зорге увидел, что не в силах заставить ее перебороть страх. Тогда он решился на крайнюю меру. Быстро подойдя к двери, распахнул ее.
— Уходи!
Биргит не двигалась.
— Уходи сейчас же! Она не шелохнулась.
— Вон, трусливое ничтожество! — закричал Зорге.
Грубый окрик подействовал на Биргит. С трудом переставляя ноги, она двинулась к выходу. Но вдруг пошатнулась и оперлась о стену, чтобы не упасть. Дверь оставалась открытой настежь. В нее врывался холодный ночной ветер и трепал волосы Биргит.
Рихард стоял посредине комнаты. Засунув руки в карманы и высоко подняв подбородок, он с напускным спокойствием наблюдал за Биргит.
— И все же… большое спасибо, девочка! Она взглянула на него.
— За что, Рихард? Он не ответил.
— За что, за что же, Рихард?
— За то, что сделала, Биргит, для моей родины. За твою долгую жизнь, которая будет очень долгой после конца моей короткой. За твою любовь.
— Короткой жизни… Почему жизнь должна быть короткой, Рихард?
— Моя — да, а свою ты спасешь. Спасешь сейчас. Эта дверь — в долгую спокойную жизнь. Я рад, что ты избрала этот путь, дорогая. Так лучше для тебя.
Биргит широко раскинула руки и схватилась за косяки двери.
— Ты так думаешь, Рихард? Ты так на самом деле думаешь?
Он кивнул.
— Да, ты ведь считаешь, что моя игра продлится долго. Нет, еще недели две и конец. И я скажу тебе уже сейчас: эта игра стоит свеч! Что бы ни случилось, я никогда не пожалею…
Биргит нащупала ручку и закрыла дверь. — Ты прав. Если речь идет о двух неделях, я справлюсь с собой.
Зорге испугался.
— Не сходи с ума! Уходи! Уходи! Ты не отдаешь себе отчета, что делаешь. Я еще никогда не упрашивал ни одну женщину. Но сейчас я прошу тебя. Прошу— уходи!
Она хотела подойти к нему, но ноги у нее подкосились. Зорге подхватил девушку и усадил в кресло. Но она вскочила.
— Я выпила слишком много коньяка, любимый. Это от него. А теперь уже все в порядке.
— Послушай, Биргит. Это, конечно, пустая болтовня, что я здесь наговорил тебе. Ты же знаешь, я люблю иногда играть, как на сцене. Если бы я знал, что это так расстроит тебя.
Она попыталась засмеяться.
— Я больше не буду расстраиваться. Теперь меня ничто не взволнует.
— Ну и прекрасно. Главное, ты теперь знаешь, что мой монолог, так напугавший тебя, был только посредственной театральной сценой. В нем не было ни одного правдивого слова.
Она отрицательно покачала головой.
— Нет, Рихард! Каждое слово в нем — правда. Но я решила: остаюсь с тобой!
Маленький домик баронессы Номура, совершенно скрытый густыми зарослями кустарника, был расположен в глубине сада. Домик состоял лишь из одной комнаты и служил баронессе рабочим кабинетом. Кийоми занималась здесь своим любимым делом — изучением масок и костюмов, которые когда-то, в древние времена, японцы надевали при обрядовых танцах.
Домик, построенный без украшений и орнамента, венчала толстая, в полметра, соломенная крыша с причудливо изогнутым коньком. Выступающую часть крыши поддерживали гладко обструганные некрашеные деревянные столбы. В домике не было стен. Их заменяли раздвижные двери — деревянные рамы, оклеенные пергаментом. Поэтому в домике всегда было солнечно, независимо от того, в какой стороне находилось солнце. Точно так же по желанию менялся вид из комнаты на окружающую местность.
Деревянный, гладко отполированный пол, как было принято в старину, не застилали соломенными циновками.
Посредине находилось четырехугольное углубление, сделанное прямо в земле и выложенное камнями. В нем горели древесные угли. Рядом стояла посуда и все необходимое для приготовления чая. В комнате не было никаких украшений. Лишь разбросанные кругом деревянные маски, куски шелка и парчи, над которыми трудилась Кийоми, оживляли помещение.
Дома Кийоми носила только японские национальные наряды, сшитые по старинной моде. Девушка из знатной семьи должна внимательно следить за тем, чтобы не нарушались древние обычаи. А эти обычаи требовали, чтобы по одежде Кийоми можно было определить, что ей не более двадцати двух лет, что она не замужем, что она единственный ребенок отца, происходящего из старинного дворянского рода.
Соблюдала Кийоми и все нелегкие предписания относительно прически. Чтобы предохранить от разрушения сложное сооружение на голове, ей приходилось вместо подушки пользоваться круглым фарфоровым валиком [9] . Правда, Кийоми и ее сверстницы по сравнению со своими матерями и бабушками стали практичнее. Они все чаще и чаще пользовались париками. Их надевали даже на праздники. Несколько таких париков лежало в сундуке и у Кийоми.
В комнате не было письменного стола. Только на полу чернела широкая лакированная доска. На ней стояли вазочки с дюжиной кисточек различной толщины, пузырек с черной тушью и каменная чаша для смешивания красок. И конечно, ни одного стула; даже подушка для сидения отсутствовала в этой хижине древних спартанских времен.
9
В такую опечатанную фарфоровую трубочку закладывалась иллюстрированная записка, в которой говорилось, что должна знать молодая девушка о своих брачных обязанностях. Незадолго до брака пекущаяся м добропорядочности своей дочери мать вскрывала трубочку и тактично разъяснялаа своему чаду, как вести себя с мужем. Однако нынешние девушки Японии имеют и другие возможности получить информацию по такому вопросу, поэтому этот старый обычай стал отмирать. (Прим. авт.)
Как и полагалось благовоспитанной девушке, Кийоми не сидела, скрестив ноги. Перед доской, заменявшей письменный стол, она стояла на коленях. Кийоми трудилась над статьей для профессора Мацумото и встретилась с затруднениями: никак не могла найти для многочисленных специальных выражений соответствующие иероглифы. Для японца, занятого научной работой, недостаточно знать даже тридцать тысяч в большинстве случаев хитросплетенных знаков. Кийоми пришлось признаться самой себе, что, для того чтобы закончить свою работу, ей нужно будет еще вызубрить по крайней мере в два раза больше иероглифов. Хорошо образованный японец должен знать не меньше ста тысяч знаков. Однако у нее был красивый почерк, который хвалил сам Мацумото, который придавал большое значение элегантному и четкому начертанию иероглифов.
Эту часть своей докторской работы Кийоми писала очень тщательно. Медленно водила кисточкой справа налево и сверху вниз.
Увлекшись работой, Кийоми не слышала шагов Равенсбурга, заглушённых к тому же травой газона. Не слышала, как он снимал ботинки перед входом в домик. Девушка заметила приход молодого человека лишь тогда, когда под ним скрипнул деревянный пол легкого строения.
Кийоми вскрикнула от радости. Она не думала, что сегодня увидит возлюбленного. Кисточка выскользнула из ее пальцев и сделала отвратительную кляксу на бумаге. Но она не обратила на это внимания.