Дело

Сноу Чарльз Перси

Ледяным тоном Мартин ответил:

— Я сказал, что это официальный путь. И я упомянул его, имея в виду одно обстоятельство, и только из-за этого обстоятельства. Прежде чем вы сможете возбудить судебное дело против колледжа за незаконное увольнение, вам, по всей вероятности, придется пройти все формальности. Я же продолжаю надеяться, что мы сумеем все наладить и без того, чтобы вы обращались в суд.

— Да неужели?

Тон Мартина по-прежнему оставался холодным, но, не давая воли раздражению, он продолжал:

— Однако после того, что произошло, я не стал бы винить вас, если бы вы решили действовать прямо. Не думаю, чтобы вообще кто-нибудь из нашей группы стал бы винить вас за это.

Говард

был поражен. Поражен настолько, что тут же задал практический вопрос: действительно ли Мартин советует ему сразу обратиться к адвокату? Нет, терпеливо ответил ему Мартин, он не советует, но считает своим долгом сказать, что большинство сочло бы такой поступок оправданным. С чего нужно начинать, когда подаешь жалобу инспектору, продолжал расспрашивать Говард. Вид у него делался все более и более усталый, потерянный и невнимательный, взгляд то и дело обращался в сторону жены, как будто она, и только она, была нужна ему сейчас.

Мартин с готовностью отвечал ему. Но в конце концов Говард сказал, что не собирается «предпринимать что-либо впопыхах», что «для одного вечера с него достаточно». Он ушел, обняв Лауру за плечи, и еще раз оба мы, наблюдая за ними, чувствовали себя voyeurs [20] .

После того как дверь за ними закрылась, Мартин некоторое время сидел, глядя в камин.

— Ты ждал этого? — спросил я его наконец, указывая на клочок бумаги с приговором старейшин.

— К сожалению, нет!

20

соглядатаями (франц.).

Он сказал это искренне, но в голосе его звучала ярость. Несмотря на всю свою осторожность и скептические замечания, — а может быть, именно благодаря им, — он был по-настоящему поражен, поражен не меньше, чем все мы, остальные. Поэтому он злился на себя, злился на людей, поставивших его в такое положение.

— Не миновать им теперь неприятностей, — сказал он, давая волю своему бешенству, — сейчас, поскольку Говарды ушли, он мог позволить себе эту роскошь.

Существует довольно распространенное мнение, что те, кто «управляют» другими, «руководители» типа Мартина, сами бывают обычно чужды страстям. Если бы это было так, они были бы плохими руководителями. Нет, сила их заключается именно в том, что они вполне способны подчас на сильное проявление чувств, не теряя, однако, при этом способности продолжать руководить.

Как ни был раздражен Мартин, способности здраво мыслить он не утратил. В данный момент перед ним стояли две безотлагательные задачи: во-первых, не допустить, чтобы кто-то из его партии наделал глупостей, и, во-вторых, не дать этой партии развалиться. Сейчас, не теряя времени, сказал он, мы должны будем повидать Скэффингтона: Мартин слышал, что Скэффингтон собирался обедать дома.

Когда мы спустились вниз по лестнице, Мартин посмотрел на противоположную сторону двора. Двери капеллы были открыты настежь, полоса света лежала на лужайке; несколько молодых людей, завернувшись в мантии, торопливо расходились с вечернего богослужения.

— Праздник сегодня какой-нибудь, что ли? — спросил Мартин, кивнув в сторону капеллы.

Мы немного подождали. Скэффингтон так и не показался; наконец из церкви вышел капеллан и запер за собой двери.

— Здесь его нет, — сказал Мартин.

Мы прошли через буфетную, где царила веселая суматоха и толпились молодые люди — кто проталкивался вперед, чтобы первым попасть в столовую, кто пробивался к выходу с пивными бутылками в руках. Во втором дворе светились окна кабинета Уинслоу.

— Интересно, о чем он думает? — заметил я.

— Да

что он может думать? — ответил Мартин, — прислушивается, как обычно, к чужому мнению, насчет своего у него всегда было слабовато.

Пока Мартин отпирал боковую калитку, я думал о том, каким был Уинслоу в расцвете сил и власти, — человек, который мог нагнать страха на кого угодно; думал я и о том, сколько неустойчив был курс репутаций на колледжской бирже, если Мартин, бывший всего девятью годами моложе меня, знал Уинслоу только как неудачника. На этой бирже репутация Брауна сохраняла устойчивость еще с моих времен, Кроуфорда — несколько поднялась, Найтингэйла — головокружительно взлетела, в то время как люди, бывшие центральными фигурами в колледже в мои дни — Уинслоу и Яго, — оказались заживо списанными со счета.

Мы подошли к ряду небольших коттеджей, и Мартин потянул ручку колокольчика на двери Скэффингтона. Никто нам не открыл, несмотря на то что из окон слабо освещенной гостиной доносились голоса. Мартин позвонил снова. За занавесками вдруг вспыхнул яркий свет, и вскоре послышались тяжелые шаги. Когда миссис Скэффингтон открыла двери, я заметил, что лицо ее красно и манеры несколько суетливы.

— Ах, это вы! — сказала она. — Вы застали меня за неподходящим занятием.

Мартин спросил, дома ли Джулиан.

Нет, она в одиночестве, Джулиан ушел обедать в ресторан.

Не разрешит ли она нам войти на минутку — Мартину нужно передать кое-что Джулиану.

— Вы застали меня за неподходящим занятием, — повторила миссис Скэффингтон, когда мы уже сидели в гостиной. Теперь я догадался о причине ее смущения. Она была смущена не потому — или, во всяком случае, не столько потому, — что Джулиан ушел обедать куда-то один. Они уже так давно охладели друг к другу, что она забыла о необходимости скрывать этот факт, если вообще когда-нибудь находила необходимым скрывать его. Нет, причина оказалась гораздо глупее. До нашего прихода она сидела в своей маленькой гостиной за стаканом хорошего виски, с бутербродом с яичницей, а голоса, которые мы слышали, стоя за дверью, доносились из телевизора. Сейчас телевизор был благополучно выключен, однако миссис Скэффингтон очень напоминала великовозрастную школьницу с обветренным лицом, пойманную на месте преступления. Куда девались ее бодрые манеры типичной помещицы, ее бестактная самонадеянность. Она не допускала мысли, чтобы люди, вроде нас с Мартином, могли позволить себе так легкомысленно провести вечер. У нее создалось впечатление, что коллеги ее мужа всю жизнь проводят за книгами, и это вызывало у нее насмешку и в то же время благоговение. Ей казалось, что стоит нам узнать, как она развлекается, — и мы потеряем к ней всякое уважение. Поняв, что мы не собираемся ни спрашивать ее ни о чем, ни порицать ее, она явно почувствовала облегчение. Налив виски нам, она допила свой стакан и налила себе еще. Мне показалось, что она может выпить не меньше, чем пили ее братья после целого дня охоты.

Мартин задался целью втолковать ей всю серьезность принесенного им известия.

— Вот что, Дора, это очень важно.

На следующее утро с первой доставкой почты Джулиан должен был получить решение суда. Сейчас Мартин дословно повторил ей его.

— Кое-кому из вас это ведь самая настоящая оплеуха? — заметила она. — Они, что же, хотят сказать, что дядя Сесиль не повинен ни в каких фокусах?

— Да, именно это они хотят сказать.

— Ну что ж, — отозвалась Дора. — Я даже рада. У нас в семье никто не был высокого мнения о Сесиле. Моя мать всегда говорила, что он недостаточно аристократичен! Хотя как она это установила, для меня всегда оставалось загадкой. И все же большинство наших родственников могут ему только позавидовать; и потом он всегда баловал меня, когда я была маленькой…