Деловые игры
Шрифт:
На это требовались деньги, которых у меня, в то время ученика электромонтера, водилось так мало, что карманы были чуть ли не излишеством. И я, напропалую пропуская уроки в десятом классе вечерней школы, стал подрабатывать после работы на разгрузке вагонов. В результате моя мечта о приличном аттестате сильно потускнела. А ведь ставилась и сверхзадача: протолкнуться в институт и, быть может, изобрести беспроволочную передачу электроэнергии…
Но даже имея деньги, достать заветную шестиклинку оказалось непросто. В нашем городе приличной толкучки не было, а в промтоварных магазинах смешно было даже справки наводить — продавцы подобных кепочек еще и в глаза не видели. Пришлось не раз и не два мотаться по разным пареллелям и меридианам, пока наконец восхитительная шестиклинка не украсила мое темя. По затратам времени это был поистине сверхмарафонский забег. К тому же на финише меня ждал аттестат, в котором пять баллов выходило только из суммы двух предметов.
Когда наступили времена габардиновых макинтошей, я как раз готовился поступать в техникум. Не иметь этой ультрамодной вещи было пыткой. Буквы плыли перед глазами, а формулы складывались в рисунок габардиновой ткани. Мне казалось, что в первом же билете на экзаменах попадется жуткий вопрос: «А почем нынче габардиновые макинтоши?..»
Но сначала надо было сколотить необходимую сумму. Хотя я работал в то время электромонтером пятого разряда, в глубоких карманах пока не нуждался. Тем более в сберкнижке. И знакомая тропа опять привела меня туда, где железнодорожники страдали без средств малой механизации на разгрузке. От вагона до кассы было полторы тысячи метров расстояния с весом в несколько тонн сахара в неаккуратных мешках. Взваливая на спину груз, я философски размышлял о тех жертвах, которые требует от нас мода.
Не будем брать во внимание промежуточные отрезки между габардиновым макинтошем и плащом типа «болонья». Порой какой-нибудь скромный галстук с озорным женским силуэтом требовал таких затяжных рывков на сверхмарафонской дистанции, что не оставалось ни сил, ни времени на все остальное. Сам не могу до сих пор понять, как мне удалось протолкнуться в техникум. Еще больше удивляет то, как меня не выставили из него на последнем курсе, финиш которого совпал с моим новым стартом за потрясающей «болоньей». В то время, когда мои однокашники творчески корпели над дипломными проектами, я прочесывал магазины на столичных окраинах, где было проще наскочить на какой-нибудь дефицит.
Нейлоновый бум застал меня мастером энергоучастка. Должность не ахти какая, зарплата тем более. Только и того, что стали звать по имени-отчеству. Нейлон я, однако, еще осилил. А вот кримпленовая лихорадка вытрясла из моих карманов даже двушки, которые предназначались для телефонных автоматов.
…Я до сих пор мастер энергоучастка. Еще во времена габардиновых макинтошей мне пришлось увеличить вес железнодорожных грузов: я женился, и моя дражайшая половина тоже хотела ходить во всем модном. А лет через пятнадцать о своих правах на этот счет в полный голос заявила и повзрослевшая дочь.
При таком интенсивном спросе жена не упускает случая упрекнуть меня.
— Был бы инженером — и зарплата была бы повыше…
Этот упрек задевает в моей душе хоть изрядно поржавевшую, но все еще не оборванную струну, и та отдается приглушенной болью. Да, было дело, ставилась сверхзадача: протолкнуться в институт и, быть может, изобрести беспроволочную передачу электроэнергии… Но я обычно быстро беру себя в руки.
— Что мы — хуже других одеты? Только джинсов у тебя две пары. Даже брюки вельветовые достали…
Лично я тоже не обижен. Недавно прочесал толкучки да магазины в Одессе и Макеевке, что в Донбассе. В выходные мотался самолетом. Дистанция ничего себе. Но доволен — на плечах отличная одежка из фирменной лайки.
— И это все на собственном горбу! — подчеркиваю я таким тоном, будто жена не знает, как нам достаются ультрамодные тряпки.
На железнодорожной станции не верят, что я мастерю в энергоучастке, считают своим кадровым работягой. Недавно даже портрет на Доску почета повесили с надписью: «Передовой грузчик».
Да, было дело, ставилась сверхзадача. Впрочем, еще, как говорится, не вечер. Недаром же кто-то из великих утверждает, что учиться никогда не поздно. Тем паче, что пустяк-то всего остался: раздобыть к фирменной лайке для полного ансамбля кепочку-шестиклинку. Нет, нет, не из сатина, как в доисторическое время. Из кожи, разумеется. Видел вчера на макушке у одного типа — упасть и не подняться!..
Г. Ю. ЦЕЗАРЬ
— Профи сильны — кто спорит — говорит Прутиков в телефонную трубку, которую прижимает ухом к плечу. Левая рука его держит дымящую сигарету, в то время как правая бойко набрасывает: «Дорогой дядя Филя! Рад сообщить тебе, что пока здоров, не болею…» Глаза Прутикова устремлены на сидящую наискосок практикантку. а лоб взборожден мыслью о предстоящем отпуске: «В Сочи махнуть, что ли?..»
— Да, профи на пятачке у ворот — боги! — соглашается с телефонным собеседником Прутиков, попыхивая в интервалах между словами сигаретой. Левая рука его периодически тянется к пепельнице, правая выводит: «Работа у меня, дорогой дядя Филя, сложная…», а глаза ловят взор практикантки и наполняются интригующим, двусмысленным выражением. «А если в Кисловодск?..» — сжимаются-разжимаются гармошкой на лбу у Прутикова складки.
— Бросков по воротам у профи, конечно, больше… — Прутикову немного мешает сигарета, но руки заняты — левая на ощупь находит карандаш и ломаными, прыгающими буквами помечает в календаре: «Позвонить насчет свитера!», — а правая синхронно продолжает: «Откровенно говоря, дорогой дядя Филя, тут все на мне держится. Минуты свободной не выберу, чтобы черкнуть тебе пару слов…» Брови Прутикова ползут к переносице: «Лучше в Ялту, наверное», — а глаза продолжают гипнотизировать практикантку.
Но вот открывается дверь, и в ее проеме двойным вопросительным знаком вырастает заведующий отделом. Взгляд Прутикова не спеша покидает практикантку, спокойно скользит, не задерживаясь, по его фигуре и невидяще рассеивается на всей обстановке сразу.
— Этого тоже нельзя отнимать… А если суммировать то и другое… — продолжает Прутиков телефонную беседу, но говорит медленно, тщательно подбирая слова. Лоб его сморщен и выдает напряженную мысль. Левая рука снова занята сигаретой, а правая пишет: «Вот и сейчас, дорогой дядя Филя, отчет у нас горит синим пламенем, и шеф на коленях умоляет меня выручить коллектив…»
— Прутиков, где отчет? — Заведующий отделом рявкает так, что практикантка вздрагивает.
— Минуточку, — спокойно говорит в телефон Прутиков, кладет трубку на стол, тушит сигарету и приподнимается.
— А я что делаю, Василий Игнатьевич? — тихим и оттого чреватым какой-то неясной угрозой голосом произносит Прутиков. — Я что, по-вашему, сум-миру-ю-от-тымаю? — Он берет телефонную трубку и протягивает ее как бы в доказательство. — Плюсы-минусы канадских хоккейных профессионалов? — Затем поднимает исписанный листок. — Или вместо набросков к отчету письма дядюшке сочиняю?