Демобилизация
Шрифт:
– Я поеду, - сказал Курчеву.
– А ты не заигрывайся. Два червонца заплачены - час двадцать играй, а больше не надо. А то обдерут, - с удовольствием стрельнул своими маленькими глазками в доцента, как бы намекая, что тот одного поля с Марусей.
Доцент покраснел, но не успел ответить. Гришка, по-стариковски шаркая, двинулся к раздевалке.
– Что за стапер?
– спросил Сеничкин, снимая с шаров угольник и вкладывая в сокращенное слово не столько смысл, сколько презрение.
– Так, офицер. Командир
– Вот бы не подумал! Десятого прямо, - ударил доцент и промахнулся. Русский офицер. Полковник.
А белье у него, как у обозника. Я к тебе зайти стеснялся, в дверях стоял. А этот лежит и хоть бы хны. И видел бы ты его кальсоны!
– Я видел. Этого - туда, - показал в воздухе кием на красноватого четырнадцатого и на дальнюю левую лузу, но тоже промазал.
– Здесь стол строже, - сказал доцент, невольно поддаваясь игре и подбадривая кузена, к которому еще утром питал страшную злобу.
– Семерку от двух бортов.
Он пустил шар, и тот, закружившись, ударился о короткий борт, потом о длинный и медленно, степенно покатился в лузу. Не связывая уже брата с любимой женщиной, Алексей Васильевич стал класть шары на редкость достойно и элегантно, даже несколько жалея противника, который пыхтя наваливался на стол, ударял чересчур топорно, почти по-деревенски и уже дважды проштрафился, пустив сначала полосатый шар за борт, а потом в лузу. Они не протрусили вокруг стола и пяти минут, а счет уже был минус десять на плюс пятьдесят два.
– Не сжимай кий так, будто боишься, что я его вырву, - улыбнулся кузен.
– Пальцы расставь и пускай легко. Пусть скользит. А ты его толкаешь, как посуху. Получается колхозный удар.
– А я и есть колхозник, - не скрывая недоброжелательства, отрезал Курчев и, ударив по двойке и забив ее в дальнюю лузу, вдруг вспомнил, что не сделал заказа.
– Ничего. Считается, - великодушно кивнул Сеничкин, вытаскивая шар и ставя на нижнюю пустую полку.
– Что такой злой? Не демобилизовали?
– Наоборот. Девятого в середину на себя.
– Понял. Это называется дуплетом. Ого! Расходишься!
– достал он из средней лузы шар и поставил рядом с двойкой.
– Не будешь злиться, шары сами пойдут.
– А я и не злюсь, - Курчев обошел стол. Бить больше было нечего. Все шары, кроме битка, прижались к бортам.
– Без заказа, - пустил он полосатого в ближайший и посмотрел на доцента.
– Чего заходил?
– Соскучился, - улыбнулся Алексей Васильевич. Он больше не испытывал неприязни к кузену. Парень как парень. Одет чистенько, хоть и нескладно: полосатая рубашка при полосатом костюме. Хорошо хоть без галстука. Галстук этот пентюх ни за что бы не подобрал. Но все-таки это свой, хоть и не кровь родная, а все же родственник, свидетель твоих успехов и незадач.
–
– Угу, - кивнул тот, не поддаваясь.
– Мамаша твоя тебя ругала. Говорит, ты вроде креститься хочешь, - поддел доцента.
– Я думал, ты крещеный, - наклонился над столом и прицелился в самого крупного, пятнадцатого. Вид у лейтенанта был простоватый, но голос сохранял зловредность.
– Ты не так понял, - ответил кузен, которому не хотелось сердиться и портить отлично начатый холостяцкий день. Время приближалось к пяти. Надо закругляться, выигрывать и ехать в Иностранку.
– Или что-то фамилию назад менять... Она так злилась, что я толком не понял. Тебя ругала и меня заодно, будто это я вас с Марьянкой развожу.
– Не обращай внимания, - доцент ударил битком в пятнадцатого, которого минутой раньше безуспешно пытался положить Курчев. Теперь у доцента пятнадцатый вошел в лузу, но при этом, откатившись от борта, в средней лузе очутился и полосатый биток.
– Не говори под руку, - усмехнулся и стер один из крестов над своей полкой.
– Или дразнишь, чтобы мазал?
– Да где нам, сиротинушкам?
– осклабился лейтенант, сам краснея и вгоняя доцента в краску.
"Слышит он, что ли?" - подумал Алексей Васильевич и сказал:
– Слушай Борис. Я давно хотел тебя спросить, чего это ты меня не любишь?
– Ладно...
– Завидуешь? Ты сам не лаптем хлебаешь. Голова есть. Захочешь - и всего добьешься. Демобилизовали ведь...
– Ладно, кончай. Не к чему...
– промычал лейтенант, чувствуя, что у него покраснели не только лицо и шея, но и весь он до пят красный, как партизан гражданской войны.
"Хоть бы про Ингу сейчас спросил, - подумал с надеждой.
– Тогда не заметит".
– Завидовать мне тебе не в чем, хоть ты там элита и еще чего-то, доцент по марксизму или славянофильству, - выдохнул, не поднимая головы.
– Ну, ну, легче на поворотах, - сказал Алексей Васильевич и прислонил кий к бильярду.
– А что - нет? Бей и не выходи из себя, - злорадно усмехнулся Курчев и выпрямился в полный рост.
– Бей. А то чикаться некогда. Девятнадцать минут осталось.
– Тебе кто про славянофилов сказал?
– нахмурился, что-то подозревая, доцент и бесполезно ударил по шару.
– Мать и еще Бороздыка. Тот прямо распелся, мол, в тебе чувство пути. Я думал он про карьеру, а он про церковь. Ты что, ему тоже набрехал, что фамилию меняешь? Вон вытаскивай...
– кивнул на пятнадцатого, которого за разговором все-таки положил в угол.
– Зубы заговариваешь, вот и падают, - достал доцент шар.
– А все же сбавь голос.
– А чего боишься?
– спросил лейтенант и стал охотиться за чёртовой дюжиной, самым крупным из оставшихся шаров.