Демобилизация
Шрифт:
И вот теперь, в ожидании карского шашлыка, Алексей Васильевич думал о своей высокой любви, сублимированной в покупке произведения искусства. Дома у отца держать холст было невозможно. Не говоря уже о Марьяне, мамаша ни за что бы не позволила повесить на стену эту декадентскую формалистическую, абстрактную дрянь. А вот явиться примаком с портретом молодой жены - явно заманчиво. Что-то в этом воздушное и веселое, оригинальное и особенное. И Сеничкин, предвкушая эффект своего появления в Докучаевом с полотном под мышкой, без особого напряжения ждал перемены блюд:
–
Свет в комнате был погашен. Гришка давно ушел и, должно быть, уже спал в скором ночном поезде. Курчев лежал на раскладушке и хотя знал, что Марьяна не спит, думал сейчас не о ней, а о соседке Степаниде. Марьяна погостит и уйдет, а со Степанидой ему, может быть, жить в этой хавире до самой смерти и не хотелось портить отношения с соседкой. Пока что она была с ним все такая же, только здоровалась чуть неприветливей, видимо, из-за гостя, хотя Гришка всю неделю к ней отчаянно подлизывался.
Теперь, лежа на новом, еще не продавленном, хорошо натянутом брезенте, Курчев радовался, что Степанида не столкнулась с Валькой-монтажницей и почти не видела Инги. Впрочем, может, соседка не столько ратовала за нравственность, сколько не любила шума и грязи.
– Почему не спишь?
– с легким смешком спросила Марьяна.
– Да так...
– вздрогнув, отозвался из своего угла, удивляясь, что почти забыл о ее существовании.
– Не расстраивайся. Она к тебе вернется.
– Да ну тебя!..
– Вернется. Я зря не скажу. И Лешка приползет ко мне. Все это так... игра в ручеек или кошки-мышки, испорченный телефон и тому подобное. Я детерминистка и не верю, что кто-нибудь от кого-нибудь убежит. Побалуются и назад... Вроде ваших самоволок.
"Интересный у нас разговор, - подумал Борис.
– Марьянка под моим одеялом лежит, в трех шагах, а я чёрт-те о чем думаю".
– Что, не веришь? Думаешь, утешаюсь? Нет. Мне и сейчас неплохо. Не один у меня Лешка на свете.
– Знаю. Одного во всяком случае знаю. К.Р. Помнишь, музыка Чайковского на слова К.Р. Великий князь.
– Не улавливаю...
– Ну, Ращупкин. Мой командир полка.
– Что? Сам доложил?
– Нет. Свекруха твоя вычислила, - засмеялся Борис и тут же добавил: Не дрейфь. Шучу.
– Ольга нас однажды встретила, - отозвалась из-за шкафа Марьяна.
– Но все равно это ничего не меняет: я умру на Лешкином диване, а Инга нарожает тебе кучу младенцев. И вообще хватит!.. Иди сюда, а то я себе шею сверну, не могу разговаривать, лежа к тебе затылком.
Курчев поднялся со своей раскладушки так просто, словно дело происходило днем и он был в полной форме и сапогах, а не в трусах и майке.
ЭПИЛОГ
1
– Я знаю, о чем ты думаешь, - сказала Марьяна на следующую ночь. Они курили, лежа рядом, сбрасывая пепел в поставленную лейтенанту на грудь консервную банку.
– Брось, Борька. Мне, конечно, приятно, но все-таки это полная чепуха. И прежде всего несерьезно.
– О чем ты?..
– не понял Курчев, потому что голова была полна путаных, вяло-ленивых мыслей.
–
– Ты, Борька, прозрачный.
Теплый пепел ее сигареты упал на ключицу лейтенанта, но освобожденный красный огонек не смог осветить ее лица, которое казалось грустным.
– Не надо предлагать мне руку и сердце, - сказала резко, будто разговор об этом шел второй месяц.
– Я тебе благодарна, но не надо. Все получится, как я говорила.
– Ну и ну, - вздохнул не слишком ошеломленный Курчев. Среди двух десятков мыслей, слонявшихся в его мозгу с леностью предоставленных самим себе солдат, действительно была и одна такая: а что, если впрямь жениться на Марьянке? Ночью ему с ней было хорошо и покойно. Но весь день он провалялся на этом матрасе, чувствуя, что куда-то проваливается. (Может быть, в то самое болото, к которому причислял лейтенанта Морева.)
Мысли были какие-то дохлые, недодуманные.
– Скажешь, не угадала?
– спросила Марьяна.
– Угадала.
Ему не хотелось спорить. Лучше было так лежать, курить и вполголоса перебрасываться малозначащими словами.
– Не надо, Боренька. Мы очень близкие люди. Но все-таки это не то. Я люблю Лешку. Вернее, не люблю, но все лучшее, что было во мне, я положила на него и ничего у меня уже не осталось. Как бы тебе объяснить? Ну, предположим, на Западе или у нас до революции я копила-копила деньги и потом вложила их в какую-нибудь недвижимость, например, в землю, где нефть или золото. Вложила, приобрела участок, а никакого золота там нет. И вот я владелица того, что ни черта не стоит. Вернее, для других - ни черта не стоит. А для меня - это всё! Пусть золота или нефти там нет, но в этом участке вся моя жизнь. Гляжу на него и вижу, как жила, как копила-копила, как ото всего отказывалась и видела только эту землю, которая, надеялась, столько принесет!..
– Ну, уж ты отказывалась!
– не удержался Курчев.
– А ты слушай и не перебивай. И не груби. Я с тобой как с понятливым говорю, - и тут же шутливо провела ладонью по его лицу, минуя горящую сигарету, а потом взяла его руку и уже провела по своему телу вниз от груди к ногам.
– Понимаешь, так всегда хорошо... И фокуса тут никакого нет. А вот чтобы так...
– она подняла его руку и провела ею по своей голове, по коротким и гладким волосам...
– это может раз, ну, два раза в жизнь хорошо бывает, а больше - нет. Понятно?
– Ага, - вдавил Курчев в консервную банку недокуренную сигарету и обнял женщину.
– Так что брось и не думай, - сказала она после, зевая и вытягиваясь во всю длину матраса.
– А то я больше у тебя оставаться не буду.
Голос у нее был усталый и тусклый, словно они сейчас не любили друг друга, а досиживали где-то в долгих, поздних и скучных гостях.
Курчев снова не стал с ней спорить.
"Дружба в постели, - думал он.
– Что ж, можно и дружбу..."
Он чувствовал, что в перерыве становится недопустимо равнодушным и только силой заставлял себя разговаривать ласково и просто.