Демобилизация
Шрифт:
Это могло относиться и к человеку, который намерзся в переулке, ожидая загулявшую аспирантку, и к самому себе, к своим восемнадцати километрам от железнодорожной станции до полка. Инга приняла замечание о погоде как мужскую солидарность.
– Наверное, что-то передать хотел, - сказала почти серьезно.
– Очень начитанный человек. Обещал помочь с диссертацией.
– У вас тут целый комбинат.
– Да. Еще бывший муж консультирует, - снова засмеялась Инга и Курчев опять почувст-вовал несвободу.
Инга шла с ним под руку. Чемодан пришлось держать
"Хорошая девчонка!
– подумал Курчев, восторгаясь спутницей и одновременно злясь на свою скованность. Они снова молчали, но улыбка все еще бродила по тонкому продолговатому лицу молодой женщины.
– Болван немой!" - ругал себя Борис, но не мог выдавить ни слова.
– Сюда, - сказала аспирантка. Они вошли с другой стороны, с параллельной Домниковке Спасской, и остановились у красного кирпичного дома старой постройки.
– Давайте ваше сокровище и реферат.
– Для начитанных?
– наконец выдохнул Курчев, раскрывая чемодан.
– Угу, - кивнула женщина.
– И для меня тоже.
– Голос у нее все еще был веселым.
– Хотите, я вам вынесу Теккерея? Тоже поможете. Или уже бежать надо?
– Нет, - помотал он головой.
Она вошла в подъезд. Борис поглядел на часы.
До последнего поезда оставалось двадцать четыре минуты.
"В крайнем случае поеду голосовать на шоссе" - решил он, чувствуя, что его уже всего пробрало любовью к вошедшей в подъезд женщине. "Тебе недолго!
– попробовал разозлиться, но злости не получилось.
– Ну, куда с твоим суконным рылом?" Но внутреннего диалога тоже не выходило.
В переулке перед подъездом ветер гулял вовсю, но войти в парадное было неудобно. Особенно теперь, когда муж оказался бывшим.
– Слишком много сложностей! Всегда сложности, - сказал лейтенант.
Что ж, даже с Валькой Карпенко было не просто.
– Тебя погубит анализ, - сказал вслух.
Дверь парадного отворилась. Инга встала на пороге с двумя толстыми зелеными книгами. Дубленки и башлыка на ней уже не было.
– Простудитесь!
– испугался Курчев и схватился за дверь, чтобы затолкнуть аспирантку в подъезд.
– Ничего. Я на минуту, - сказала она.
– Не люблю стоять в парадных. Она снова зябко повела плечами, возможно, теперь уже действительно от холода.
– Счастливо, Борис, - назвала его по имени.
– Письмо передам завтра. Вдруг и впрямь принесу вам удачу. Звоните, когда будете!
– и, помахав рукой, она тут же отпустила дверь и та гулко хлопнула благодаря своей, видимо, еще дореволюционной пружине.
Лейтенант взглянул на номер дома. Над цифрой по белому кругу даже в тускловатом свете уличного электричества легко
– Докучаев.
– Ну и ладно, - вздохнул лейтенант, как будто в названии ему почудился скрытый намек.
– Я не навязывался.
Он спустился по Домниковке и быстро дошел до вокзала. В зале транзитников купил у телеграфистки два конверта: на первом вывел адрес части и свою фамилию, на втором - адрес мачехи: Москва, Переяславка.
На обороте лилового телеграфного бланка печатными буквами, чтобы было разборчивей, он написал:
"Елизавета Никаноровна!
Извините за назойливость. Если я Вам понадоблюсь, напишите. Адрес на конверте. Привет Славке и Михал Михалычу.
Еще раз извините. Ваш Борис.
Я был в городе всего полчаса.
18 февраля 1954 г."
Кинув письмо в высокий узкий деревянный с аляповатым государственным гербом ящик, он вышел на платформу. В тусклых окнах ночного поезда людей не было видно.
"Остановок, небось, не объявляют", - подумал Борис и на всякий случай прошел по платформе вперед и залез в первый от паровоза вагон.
23
Инга поднялась по лестнице на третий этаж, сняла английский замок с собачки и осторожно закрыла дверь. В два часа ночи квартира спала и света в прихожей не было. Инга подхватила башлык и дубленку, которые нарочно бросила на сундук, чтобы не стоять лишней минуты в подъезде, подняла с пола реферат и машинку и, не зажигая света, прошла к себе в комнату. Она жила в этой квартире с рождения и знала ее наощупь. Двоюродная бабка Вава спала или притво-рялась, что спит на своей кушетке, и не шелохнулась при скрипе двери. Инга засветила ночник над своим узким диваном и развязала тесомочки синей конторской папки.
Шрифт у машинки был мелкий, но довольно четкий, хотя лента немного ссохлась. Лейте-нант печатал через два интервала, оставляя большие поля. Видимо, разгонял страницы.
Инга уютно, подтянув колени к самому подбородку, свернулась на узком жестковатом диванчике и медленно начала перечитывать реферат.
Борис Курчев
О НАСМОРКЕ ФУРШТАДТСКОГО СОЛДАТА
(Размышления над цитатой из "Войны и мира")
"Вопрос о том, был ли, или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштадтского солдата."
Л. Толстой
Надеясь унизить Наполеона, Лев Толстой приравнял его к самому последнему обознику. Великий писатель не прав. Но в данной работе мне не хочется полемизировать с Толстым в оценке способностей французского императора. Задачи реферата гораздо уже. Я хочу весьма приблизительно, хотя бы пунктиром, обозначить границы самой ничтожной, самой малой чело-веческой величины, определить место мельчайшей личности в многомиллионном людском ряду.
Если человеческое общество вообще можно с чем-то сравнивать, то я позволю себе срав-нить его с чрезвычайно длинной десятичной дробью, где самый главный член общества будет стоять слева от запятой, а самый ничтожный справа от нее, замыкая весь ряд.