Демобилизация
Шрифт:
– За перила держитесь! Темнота...
– крикнул, обгоняя девушку, лейтенант. Проклятые сапоги по-милицейски стучали подковами.. Дверь наверху захлопнулась.
– Где тут чортов свет?
– снова крикнул Курчев.
– Ничего, я вижу, - ответила сверху Инга.
В окна лестничной клетки пробивалось два фонаря со сквера, но все равно в подъезде было жутковато. Лейтенанту хотелось скорей выскочить на мороз, да и вообще надо было торопиться, чтобы Лизавета не успела лечь.
– Вам на какое метро?
– крикнул вверх. Молчать было так же неловко, как бежать впереди.
– К вокзалам.
– Соседи, - осмелел лейтенант, распахивая двери парадного. Мороз убавился или после тепла не так ощущался. Ветра в закутке тоже не было. Два фонаря над сквером почти не раска-чивались.
– Мне на Переяславку, - быстро, как пули, сажал он слова.
– Сейчас на стоянке словим...
– Зачем? Вон же автобус.
Действительно, по тихой черно-белой бесшумной улице, желто оплывая стеклами, плыл медленный, как рок, автобус. Курчев удивился его величественности. Он был точно таким, как тот, что шел по загородной магистрали, но загородный выглядел проще и подходил к остановке весь замерзший, как бы извиняясь за опоздание. А этот плыл, словно по собственной прихоти, словно он не для пассажиров, а так, сам по себе, изначальный и вечный, как время.
– До библиотеки, - сказала Инга и остановилась в проходе, ожидая, пока лейтенант, позвякивая мелочью, расплатится с кондукторшей. Пожилая сонная женщина оторвала длинную узкую полоску от бумажного ролика. После Арбатской площади тариф увеличивался вдвое. Пальцы у кондукторши, сморщенные, черные, словно она всю жизнь только чистила картошку, сиротливо выглядывали из нарочно обрезанной на два сустава перчатки.
В автобусе никого не было. Инга придвинулась к окну, зябко повела плечами и улыбнулась, как бы объясняя лейтенанту, что устала в том министерском доме и здесь, в пустом позднем автобусе, ей куда проще и уютней. Лейтенант сел рядом на самый краешек сидения. Лицо у него было мрачноватым, словно тоже старалось соблюсти дистанцию. Аспирантка ему нравилась, но он злился на доцента и выслушивать любовную исповедь Лёшкиной знакомой ему не хотелось. Но Инга молчала и только улыбалась. Нахмуренное лицо странного офицера все-таки не могло убить радости от того, что неприятный вынужденный визит, наконец, окончен, и можно рассла-биться, быть самой собой, сидеть, как хочешь, улыбаться, даже напевать про себя какую-нибудь чушь. Ей жаль было этого нескладеныша-лейтенанта в узкой тесной шинели и в огромных сапогах и, преодолев обычную застенчивость, она сказала тихо и добросердечно:
– В одном ваш кузен прав - в аспирантуру с таким рефератом не примут.
– А ну его, - лейтенант оторвал руку от переднего поручня и с трудом удержался на месте. Автобус делал разворот на Арбатской. К кому относилась реплика - к реферату или к доценту - так и осталось неясным.
– Жаль, - сказала аспирантка. Ей было по-прежнему смешно, но говорила она благоже-лательно.
– Очень интересная работа. Главное, минимум жвачки.
– Вы, что? Всерьез?
– сощурился Борис.
– Угу, - кивнула девушка.
– Реферат - туфта, - отрезал коротко. Не хотелось покупаться на мнимую доброту. Он уже представил себе, как завтра, сидя за каким-нибудь угловым укромным столиком окраинного ресторана, аспирантка будет корить Алешку за
"Ну вас всех к лешему, - решил Борис.
– Кто там кого осилит - Марьяна вас или вы Марьяну, - мне все равно. И плевать я хотел на всех вас, Сеничкиных, и на вашу подачку в три тысячи гульденов."
Правда, девушка была очень хороша. Впрочем, это-то и раздражало, а ему с ней еще после автобуса предстояло ехать шесть остановок в метро.
– Реферат - туфта, - повторил.
– На жизнь не похоже. В жизни дерьма ого-го! А у меня в реферате детская арифметика.
Инга, прижимаясь плечом к стеклу, из-под алого вязаного башлыка глядела на чудного офицера. Что-то в нем было детское, капризное, надутое, как в неловком, некрасивом ребенке. Хотелось потрепать по ушанке, успокоить. Говорил он сбивчиво, трудно было его понять и трудно было поверить, что толковый в общем, любопытный по мысли и свободный по языку реферат написан этим самым чудаком.
– Ваша остановка, - пробурчала кондукторша. Автобус остановился, дверь сжалась и отворилась.
– Всё ла-ла... Спешить дармоедам некуда...
Курчев хотел огрызнуться, но взглянув на спутницу, устыдился своей горячности и впервые улыбнулся.
– А вы о чем пишете?
– спросил, когда выпрыгнул из автобуса.
– Английский роман прошлого века. Теккерей, - отпарировала насмешливо и звонко. Чувствовалось, что ее довольно часто об этом спрашивают и ответ и интонация у нее отрепе-тированы.
– Подальше от дерьма, как вы говорите, повернула к нему голову.
– Такси!
– крикнул он и поднял руку. Мимо проезжала "Победа" с зеленым глазом.
– Бросьте!
– схватила его руку аспирантка.
– Вот же метро.
Шофер не остановился.
– Вы оказывается бретер?
– Бретёр, - поправил Курчев, не понимая, что она сказала на английский манер.
– Я спешу.
– Метро всего быстрее, - ответила Инга.
– Я каждый день сюда езжу.
– Ах, да! Третий научный... Нашего брата туда не пускают...
– А вы напишите другой реферат и пустят...
Они спускались по мокрой гранитной лестнице. Девушка весело помахивала рукой в варежке. Видимо, что-то про себя напевала.
– Нет, - сказал Курчев, - с меня хватит! Тьфу, чёрт... Опоздал! скривился он, взглянув на часы над кассой.
– Опоздал, - повторил, сверяясь со своими.
– Не надо. У меня есть, - сказала девушка, протягивая билетную книжечку контролеру.
– Вам сейчас на работу? На вашу работу?
– поправилась она.
– Да нет... К мачехе. А они рано ложатся. Времени было четверть двенадцатого.
– Я бы на вашем месте все-таки поступала, - повторила девушка.
– Или вы делаете удачную карьеру?
– Карьеру? На карьере у меня кирпич. Выше капитана никак не прыгнешь. Да еще трибунал корячится, - прихвастнул, преувеличивая неприятности.
– Вот мачехе письмо вез, чтобы в Кутафью башню отнесла. Прошение на имя Маленкова. Теперь по почте посылать придется... В общем, неинтересно... оборвал себя, потому что получалось жалостливо, а какое дело чужому человеку до твоих несчастий?