Демократия (сборник)

Видал Гор

Это было тяжелое для них время, особенно когда Диана пыталась убедить Нилсона привлечь Гарольда Гриффитса к ответственности за клевету, и Нилсон откровенно сказал ей, что история с покупкой земли — чистейшая правда. С тех пор Диана не упоминала об отце в разговорах с Питером, за исключением одного случая, когда она пыталась определить, сколько стоило Блэзу избрание Клея в сенат. Они сошлись на двух миллионах долларов. Порицая не только экстравагантность своего отца, но и систему, при которой это стало необходимостью, Питер осуждал их обоих, пока Диана не сказала:

— Все так делают. Почему Клей и твой отец должны быть исключением?

— Прежде всего потому, что это незаконно, хотя и никого не заботит.

— Но что,

объясни бога ради, значит «незаконно», — презрительно сказала она. — Закон не имеет к ним отношения. И никого не волнует, кроме нас с тобой да бедного отца, который считал, что должен играть в эту игру по их правилам, и быстро попался. Что и убило его.

— То, что он попался?

— Нет, желание походить на них. Он на самом деле верил, что есть вещи, которых нельзя делать, тогда как Клей полагает, что не следует делать только одного — проигрывать. Вот почему он выйдет победителем. Он именно то, что нужно в наше время.

— Тогда мы должны сделать так, чтобы победа не досталась ему легко. — Питер не мог этого не сказать.

Диана с ним согласилась. Чем больше они узнавали друг друга, тем становились ближе друг другу, и Питер был уверен в том, что уже почти настал момент, когда он сможет сделать шаг, которого она ждала и к которому он сам всегда стремился, потому что уже знал, что ее ненависть к Клею перестала быть довольно распространенной маской любви. Теперь он был уверен в ней, как вообще в чем-либо можно быть уверенным, и, хотя вначале он отдавал ей больше, чем она ему, ее чувства наконец уравновесились с его чувствами. Наконец она стала не только тем, чего он хотел, но и тем, что ему нужно, потому что только она понимала те внезапные приступы отвращения к себе подобным, которые регулярно повергали его в отчаяние, и, хотя она разделяла его чувство, она никогда не переставала считать, что нужно продолжать говорить и делать то, что должно быть сказано и сделано. Он любил ее настойчивость и, когда он был с ней, забывал надолго то, что думал о роде человеческом: что поколения людей приходят и уходят, и, с точки зрения вечности, они не более чем бактерии на предметном стекле микроскопа, и падение республики или рождение империи — хотя и важно для тех, кого это непосредственно касается, — невозможно разглядеть на стекле, даже если чей-то глубоко заинтересованный взгляд попытается проникнуть в существо упорно плодящихся созданий, которые или погибнут в назначенный час, или, если им повезет, станут чем-то иным, ибо в способности изменяться — основа жизни и ее надежда.

Джоан Дидион

ДЕМОКРАТИЯ

Перевод Т. А. Ротенберг

Joan Didion DEMOCRACY

New York, 1984

ЧАСТЬ 1

1

Зарево на рассвете во время тех тихоокеанских испытаний являло собой нечто необыкновенное.

Нечто, достойное созерцания.

Нечто, способное заставить думать, что видишь Бога, — говорил он.

Говорил он ей.

Говорил Джек Ловетт Инез Виктор.

Инез Виктор, урожденной Инез Кристиан.

Он говорил: небо было таким алым, каким его не мог изобразить никакой художник; один из теоретиков взрывов — неплохой художник, рисующий по воскресеньям, — все время пробовал — и ни разу у него не получилось. Он просто никак не мог ухватить тон; даже близкого ничего не выходило. Таким вот алым было небо, а воздух влажным от ночного дождя, мягким, влажным и наполненным цветами, цветами, которые ты обычно закалывала в волосы, когда ехала в Шофилд, — гардениями; по утрам воздух был напоен гардениями, и неважно, что на тех расстрелянных островах было не очень-то много цветов.

Большинство

из них были просто атоллами.

Обыкновенными песчаными отмелями.

Пара сборных домишек из гофрированного железа и одна из тех посадочных полос, которые просто раскатывают, ну знаешь — как подстилку, просто раскатывается, как паршивый коврик в ванной.

На том острове все было, прямо как в детской книжке «Швейцарская семья Робинсон». Никто из наблюдателей не мог там приземлиться, покуда технари не подготовят взрыв, а я и был там наблюдателем, не более того. Просто катался туда. На представление. Ты меня знаешь. Иногда мы туда добирались, а погода портилась, и мы ждали днями — просто сидели там и рубили кокосы; а однажды в Джонстоне готовились к необычному испытанию, и понадобилось три недели, чтобы удовлетворить экспертов по погоде.

Это был взрыв «Чудо женщина-2».

Помню, я сказал тебе, что был в Маниле.

Помню, что привез тебе из Манилы какой-то маленький сувенир; на самом-то деле я купил его в Джонстоне у пилота самолета-разведчика, а он прилетел из Кларка.

Три недели сидения на проклятом острове Джонстона в ожидании погоды, а в результате и рассказать-то было не о чем.

И все это время мы жили в воде.

Играли в «джин» и шлепали комаров.

Гулять было невозможно. Идти некуда. Писать невозможно — кончик пера прорывал бумагу; одно становилось там понятно — отчего на тех островах так мало писали.

А вот что было можно, так это говорить. Поверь, там пришлось выслушать историю жизни каждого со всеми подробностями — сидишь-то на острове в полторы мили длиной, большую часть которого занимает взлетная полоса.

Технари — некоторые из них — были там уже три месяца. Вот уж кто был на пределе.

Затем погодники давали «добро» и оп! — конец историям. Все забирались в транспорт около трех утра, отъезжали на несколько миль и ждали рассвета.

Ждали, когда небо станет алым.

А затем, естественно, следовал взрыв.

Невада, Алеуты — там все было совсем по-другому.

Никто не питал особо теплых чувств к Неваде [116] , хотя там, на Меркурии, и впрямь случались смешные штуки, как, например, когда ливерморская машинка пшикнула впустую, и фотографы из Лос-Аламоса [116] , смеясь как сумасшедшие, принялись щелкать ливерморскую башню — она, понимаешь, все стояла, это штуковина на две мегатонны, в чем и заключался юмор ситуации. На Алеутах была просто собачья служба — вселенская задница! — они прописывали миру клизму, а вставляли в Амчитке. Тамошние взрывы сделали свое дело, потому что тогда для диагностики стали использовать компьютеры вместо моделирующих систем, но по алеутским делам не затоскуешь, там даже веселого ничего не происходило; было полно конгрессменов, поверишь ли — с женами и дочерьми; большое событие для гражданских, но ничего интересного, пшик, ноль.

116

Полигоны ядерного оружия.

116

Полигоны ядерного оружия.

Говорил он ей.

Говорил Джек Ловетт Инез Виктор (урожденной Инез Кристиан) весной 1975 года.

«Но те события в Тихом океане», — говорил Джек Ловетт.

Те взрывы где-то в 1952-м, 1953-м.

Боже, это было чудесно.

Ты была еще маленькой девочкой из средней школы, когда я туда ездил, ты втыкала в волосы цветы и отправлялась в Шофилд — маленькая сумасшедшая девчушка с островной лихорадкой, — меня следовало бы посадить в тюрьму. Я удивляюсь, что твой дядя Дуайт не явился туда с ордером на арест. Я удивляюсь, что вся чертова компания «Кристиан» не собралась для линчевания.