Демократия (сборник)
Шрифт:
Вода под мостом.
Дело прошлое.
С тех пор ты немного поездила по миру.
Ты была в порядке.
Ты заполнила танцевальную карточку, ты посмотрела представление.
Интересные времена.
Я говорил тебе в Джакарте в 1969-м, что у нас с тобой нюх на интересные времена.
Бог мой, Джакарта!
Вселенская задница, южный ярус.
Но я скажу тебе кое-что о Джакарте 1969-го: Джакарта 1969-го — это посильней Бьенхоа 1969-го.
«Слушай, Инез, лови момент, пока есть возможность», — говорил Джек Ловетт Инез Виктор весной 1975 года.
«Слушай, Инез, пан или пропал».
«Слушай, Инез, un regard d’adieu [117] , как мы говорили в Сайгоне, прощальный взгляд сквозь дверь».
«Ох, черт побери, Инез», — говорил Джек Ловетт однажды весенней ночью 1975-го, в одну из ночей в пригороде Гонолулу весной 1975-го, однажды ночью весной 1975-го, когда самолеты «С-130» и «С-141» уже курсировали между Гонолулу,
117
Прощальный взгляд (фр.).
Прощальный взгляд сквозь более чем одну дверь.
Эту историю трудно рассказывать.
Зовите меня автором.
Читатель, позволь представить тебе Джоан Дидион, от характера и поступков которой будет во многом зависеть, насколько интересными явятся эти страницы; вот она сидит за своим письменным столом в собственной комнате в принадлежащем ей доме на Уэлбек-стрит.
Так мог бы начать эту повесть Троллоп.
У меня нет для нее окончательного варианта начала, хотя, конечно, определенные соображения имеются. У меня есть, например, следующие строки Уоллеса Стивенса:
Пальма на краю сознанья, За последней мыслью, встает В бронзовой дали; Златоперая птица Поет в ветвях непостижимую мысли И чувству людскому чужеземную песнь.Поразмыслите об этом.
У меня есть: «Краски, влажность, жара, достаточное количество голубизны в небе» — исчерпывающее объяснение Инез Виктор, почему она осталась в Куала-Лумпуре. Поразмыслите над этим. У меня есть те алые рассветы, о которых говорил Джек Ловетт. У меня есть сон, периодически повторяющийся; в этом сне все поле моего зрения заполняется радугой, в которой я отворяю дверь в заросли тропической зелени (я думаю, это — банановая роща, большие глянцевитые листья отяжелели от дождя, однако, поскольку на пальмах не видно ни одного банана, любители символики могут успокоиться) и наблюдаю, как спектр разделяется на чистые цвета. При достаточно внимательном рассмотрении все эти данные обнаруживают тенденцию независимости не только от какой-либо личности, но и от самого повествования, что не позволяет считать их идеальными образами для начала повести, но приходится обходиться тем, что есть в наличии.
Карты на стол.
Инез Виктор и Джек Ловетт заинтересовали меня в тот момент моей жизни, когда мне не хватало уверенности, не хватало даже минимального запаса «эго», признаваемого всеми писателями необходимым для написания романов, не хватало убежденности, не хватало выдержки, чтобы разобраться с прошлым, и интереса к воспоминаниям, не хватало веры даже в собственное мастерство.
В пособии по композиции для студентов я наткнулась недавно на очень точное (по характеристике моей манеры) задание: «Дидион начинает с достаточно ироничного упоминания непосредственной причины, заставляющей ее писать данный отрывок. Попытайтесь использовать этот прием для начала эссе; вам может захотеться скопировать иронический-однако-серьезный тон Дидион, либо вы можете попробовать сделать ваше эссе остроумным. Рассмотрим более широкий вопрос роли фона: как использует Дидион обстановку в качестве риторической основы? Она снова и снова возвращается к различным деталям этой обстановки: где, как и с какими результатами? Рассмотрим также включенность самой Дидион в общий фон и получаемый результат. Каким образом он достигается?»
Вода под мостом.
Как сказал бы Джек Ловетт.
Вода под мостом — взорви его за собой.
Итак, у меня нет прокаженного, который каждое утро в семь приходит к дверям.
Нет угольной компании «Тропический пояс», нет ясно различимой фигуры на гребне неизменного холма.
На самом деле неизменных холмов не существует: будучи внучкой геолога, я рано научилась не любить абсолютную изменчивость холмов, водопадов и даже островов. Когда холм падает в океан, я вижу в этом закономерность. Когда 5,2 балла по шкале Рихтера трясут письменный стол в моей собственной комнате принадлежащего мне дома на моей неповторимой Уэлбек-стрит, я продолжаю печатать. Холм есть временный объект для приложения усилия; таким же объектом может быть «эго». Водопад есть саморегулирующееся несоответствие потока рельефу: то же самое, насколько мне известно, относится и к мастерству. Сам остров, на который Инез Виктор вернулась весной 1975-го, — Оаху; поднявшаяся над поверхностью воды постэрозивная масса суши вдоль Гавайской гряды есть временное явление, и каждый дождь или толчок, испытанный плитами тихоокеанской
На самом деле я уже опустила довольно много из того, что произошло ранее.
Опустила большинство историй, до сих пор неизменно присутствующих в застольных разговорах в той части света, где родилась Инез Виктор и куда она вернулась в 1975 году.
Опустила, например, все истории о достоверных случаях заболевания тифом во время морских путешествий в первые десять месяцев 1856 года.
Опустила все рассказы об игре света и тени, которую случалось наблюдать в ночном море у Канарских островов; о скалах гуано [118] к юго-востоку от Фолклендов; о билльярдных в старом отеле «Эстрелла дель Мар» на чилийском побережье; о неповторимых блюдах из вареной говядины, которые ели на островах Тристан-да-Кунья в 1859 году, и о легендарных играх в покер в панамском «Истмусе» в 1860-м с упоминаниями проигрышей и выигрышей (в золоте) каждого игрока.
118
Гуано (исп.) — разложившийся в условиях сухого климата помет морских птиц. В Южной Америке его залежи используются как удобрение.
Опустила безутешного вдовца, утопившегося, когда подплывали к берегу.
Уклонилась от описания празднества по случаю завершения строительства первого большого ирригационного рва на ранчо Нуанну.
Выбросила, по сути, те самые истории, с помощью которых большинство знакомых мне жителей этих островов утверждают свое место в более широкой схеме представлений, которая служит им крепостью в мире наступающего моря, эрозии рифов, затопленных долин и искрящихся мелководий, оставшихся после исчезновения островов. Сисси ли, бабушка Инез Виктор, или лучшая подруга Сисси — Тита Доуделл — надевала костюм Лесси-горянки на детский бал во дворце в 1892-м? Если Сисси нарядилась, как Лесси-горянка, а Тита Доуделл — испанской танцовщицей (дедушка Инез совершенно определенно был одним из Крестьянских Детей Всех Национальностей, что было документально зафиксировано, это Инез и ее сестра Жанет знали по фотографии, висевшей на лестничной площадке дома на Маноа-роуд), тогда какое отношение имеет костюм Лесси-горянки к Комитету реставрации дворца на ссуду от невестки Титы Доуделл? Кстати, о невестке Титы Доуделл: столовое серебро перешло к ней от тети Тру — общей тети для Инез, ее отца и дедушки Жанет? Возможно ли, чтобы огненный опал тети Тру из Великого барьерного рифа (окруженный бриллиантовой крошкой) упал в водосток клуба «Шлюпки и каноэ», если Жанет, или Инез, или даже их кузина Алиса Кэмпбелл носили его вместо невестки Титы Доуделл? Куда девались калабаши, которые отец Алисы Кэмпбелл получил от судьи Тейера? У кого диванчик из дерева коа Лейлани Тейер? Когда мать Инез и Жанет покинула Гонолулу на переоборудованном корабле «Лэрлин» и уже не вернулась, имела или не имела она право брать желтый алмаз Тру? Все это очень важные вопросы для жителей тех островов, характерные детали фона, однако фон этот — для другой повести.
«Представьте мою мать танцующей» — так начиналась эта повесть, написанная от первого лица. Первым лицом была Инез, замененная впоследствии третьим лицом.
«Инез представила свою мать танцующей».
«Инез помнила свою мать танцующей».
«Бело-коричневые туфли-лодочки, очень изящные. Плетеные босоножки на высоких каблуках из белого шелкового шнура, очень красивые. Белые гардении в ее волосах на пляже в Ланикаи. Белая шелковая блуза с серебряными блестками в форме звезд. В форме молодой луны. В форме снежинок. С течением времени подобные сентиментальные подробности жизни забываются. Танцы под маскировочной сеткой на лужайке в Канеохэ. Голубая луна на ранчо в Нуанну. Видела, как она стояла одна. Танцуя, она улыбалась».
Ничего подобного Инез не помнила.
Инез помнила туфли и блестки-снежинки, но лишь представляла свою мать танцующей, чтобы уяснить себе, что история эта — из разряда романтических. Вы заметите, что дочери в романтических историях всегда запоминают своих матерей танцующими либо собирающимися идти танцевать: эти отправляющиеся танцевать матери материализуются в затемненной детской (в подобных историях никогда не фигурирует спальня, обязательно детская, на английский манер), окутанные облаком духом, и их появлению непременно сопутствует вспышка света от бриллиантовой заколки в волосах. Они бросают взгляд в зеркало. Они улыбаются. Они не задерживаются, ибо это — один из тех моментов, когда интересы матерей резко расходятся с желаниями дочерей. Эти матери действуют быстро. Эти матери наклоняются для поцелуя и уезжают танцевать. Уехала мать Инез и Жанет, но не танцевать, а в Сан-Франциско на переоборудованном «Лэрлине». Я особо выделяю слово «переоборудованном», поскольку именно так отъезд Кэрол Кристиан был описан Инез и Жанет: как неожиданная, но увлекательная возможность совершить первый послевоенный переезд на переоборудованном «Лэрлине». «Просто поддалась искушению» — именно так описала это Кэрол Кристиан.