Дэмономания
Шрифт:
Она села, довольно осторожно, и взглядом пригласила его сесть рядом. Попыталась вытянуть из него всю историю, осторожно проверяя (отметил Пирс про себя), не сумасшедший ли он, не склонен ли к самоубийству; помочь она была готова в любом случае. А еще пыталась понять, почему он дрожит, даром что в халате, и разобраться с проблемами Роз. Он думает, что ей причинят вред? — Нет-нет, — сказал Пирс. — Я знаю, что это не так. То есть думаю, что большинство из них, вероятно, искренни. Я хочу уважать ее, ну, знаете, как бы духовные искания. А это на самом-то деле такой маленький
Он все дрожал, как ни сдерживался, но расслабил плечи, перестал ломать руки. Не отводя глаз. Рея накрыла его ладонь своей.
— Это так трудно, — сказала она. — Мы думаем, что знаем человека, раз наши чувства к нему так сильны. И верим: чем сильнее чувство, тем лучше мы знаем любимого. Но так бывает не всегда.
— Нет. — Согласился он или запротестовал? Простое искреннее прикосновение ее руки оказалось почти невыносимым. — Нет.
— Иногда совсем наоборот. Ведь вы это знаете. Все это знают.
Он подумал: не в этом ли ужас его сумасшествия — понимать, что не знаешь общеизвестного; из-за этого быть отлученным от всех, кто более-менее благополучен. В чужой стране ты не знаешь того, что ведомо каждому.
Рея говорила еще. Сказала: когда чувствуешь, что вложил много души в отношения, бывает больно думать, что можешь потерять все — и потраченное время, и заботу. Сказала: мы уважаем чужую свободу, но что, если эта свобода начинает угрожать взаимным обязательствам? И приходит сокрушительная мысль, что отношения уже никак не спасти и единственный выход — отказаться от них.
— Что ж, — сказал Пирс, пытаясь найти утешение в этих фразах-коробочках, где, конечно, хранилась мудрость, да только он не мог их открыть. Этоему не поможет, это не поможет ему, вот чего он боялся.
Она встала и, сложив руки за спиной, прошлась взглядом по книжным полкам. Он словно бы ее глазами увидел знакомые заголовки: «Malleus maleficarum»в зловещей обложке, двенадцать томов «Истории магии и экспериментальной науки» Торндайка {414} , розенкрейцерские антологии А. Э. Уэйта. Помолчав минуту-другую, она повернулась к нему, и по ее голосу он понял: она решила, что узнала о нем что-то новое.
— Не может быть, — сказала она, — чтобы вы сами призывали демонов.
— Я историк, — сказал Пирс. — Я не… в смысле, это для научной работы. Я не верующий, я этим не занимаюсь.
— А-а. — Она изучающе смотрела на него. — Мне всегда казалось, что когда ученый выбирает такой-то предмет, а не другой, это недаром. На все есть причина.
Слишком много читал. Такой средневековый приговор. Слишком много знаний, да вот мудрости не хватило.
— Я книги свои сожгу {415} , — сказал он.
— Ну что вы.
Она вновь села рядом, так близко, что он чувствовал запах ее шерстяной сорочки и еще — слабый аромат духов или шампуня.
— Тогда скажите, — спросила она. —
— То, что это неправда, — ответил Пирс.
Она вытянула к нему голову — с удивлением, что ли, с интересом:
— Да?
— Это невыносимо, — сказал он. — Она заставляет себя верить во всю чушь, которую ей впаривают. И у нее это получается. — Рея чуть улыбалась, и он подумал, не обиделась ли она. — То есть я могу поверить, что внутри… — он приложил руку к груди, — все это правда. Это придает миру смысл. Но снаружи — нет. В это я поверить не могу. Да и не верил никогда. То есть даже когда думал, что верю.
Только сейчас он это осознал.
— И вы думаете, что это вас разделяет. Она верит в то, во что не верите вы. — Она верит в неправду. В то, что, ну, очевидно не соответствует действительности. Что они могут все, что говорят.
Она опустила глаза.
— Вот оно как. Странно, но люди обычно не спрашивают в первую очередь: «Правда ли это?»
Пирс знал. Он потер лоб.
— Думаю, люди в первую очередь ждут избавления от страданий, ждут уверенности, счастья. Чтобы хоть какая сила да оказалась на их стороне. Вы же знаете, когда пошли все эти россказни, люди принялись искать исполнения простых желаний, а не проверять информацию. Вы же историк. Вы в курсе.
— Да.
— Так что первый вопрос — вовсе не «Правда ли это?», а «Что это значит?». Для меня, для мира? Что от меня требуется, что это мне даст?
— Пожалуй, — прошептал Пирс. Он чуть ли не пополам согнулся, сидя на кушетке: обхватил себя за пояс, словно боялся рассыпаться. — Да, наверное, так.
— Скажем, молитва, — продолжала она. — Я где-то наполовину — а может, и на две трети — не верю, что молитвой можно что-то изменить в мире.
— А они верят, — горько сказал Пирс. — Они думают, можно попросить — и получишь что угодно. Здоровье. Достаток. Новые машины.
— А, да, — сказала она, улыбнувшись. — Да. Мы довольно часто просим в молитвах о таких вещах, доставкой которых Бог, по-моему, не занимается. Даже те люди, которых я люблю и почитаю, так поступают — хотя, может быть, сознают при этом, что на самом деле они просят у самих себя. Но другая часть моей души прекрасно знает, что молитва обладает силой. И вы это знаете.
— Ну, знаю, — кивнул он. — Конечно, может быть. Внутри.
— Что внутри, то и снаружи, — ответила она.
— Может, вы тогда помолитесь за меня? — горько воскликнул Пирс, сдаваясь. — Помолитесь за меня? Потому что я… — Хорошо, — просто и спокойно сказала она. — Помолюсь. И за нее тоже.
Она обняла его, сумела как-то обхватить тонкими руками его большую душу и долго молчала, не мешая ему плакать.
То ли молитвами Реи Расмуссен, то ли от соприкосновения с ее душой, а может, по той причине, что после ее ухода он поглотил немало спиртного (все еще всхлипывая), Пирс проспал несколько часов и теперь, проснувшись в предрассветной темноте, чувствовал себя спокойно. Он получил свое, был удостоен дара: ему подсказали правильный выход, и он хранил его в сердце.