Демоны Дома Огня
Шрифт:
В Шарджу, культурную столицу Арабских Эмиратов, Марк привез коллекцию картин Томаса Кинкейда, американского художника, работы которого он собирал с двенадцати лет. Его друг, хранитель ценностей Национального художественного музея в Шардже, давно уговаривал его устроить выставку.
Официальное открытие, красная ленточка, речи, безалкогольное шампанское – компромисс между данью западной традиции и восточным сухим законом. Персонажи, наряженные, как герои сказок «Тысячи и одной ночи». Богатенькие эмирати – мужчины в дорогих костюмах и женщины, с ног до головы увешанные драгоценностями; местная аристократия –
Когда с официозом было покончено, друг, хранитель музея Али, подошел к Марку:
– Ты, кажется, говорил, что интересуешься драгоценностями? Видишь девушку? – Он указал на особу с покрытой головой, в длинном сиреневом платье, которое скрывало грудь и плечи. Очень скромный наряд, а еще этот тюрбан на голове. – Она работает на Рашада аль-Хашми, владельца крупного ювелирного дома. Эксперт в драгоценных камнях и в оценке ювелирных украшений. Если будешь что-то покупать, то лучше у них, иначе тебя обманут и всучат подделку.
– Познакомишь?
– Мы с ней в ссоре, так что я буду тебе плохой рекомендацией. – На иронично приподнятую бровь Марка он закивал: – Да, да, обкурился, приставал к ней на одной вечеринке… И не успокоился даже тогда, когда меня вывела из клуба охрана, подкараулил ее у автомобильной стоянки. Ее зовут Ада, а фамилия, ох… – Он принялся тереть лоб.: – Она из ваших непроизносимых русских, то ли БолонИна, то ли БоронИна или БОронина. В общем, все зовут ее Ада.
Марк еще подумал тогда, глядя на Аду: как ей удается сохранять белизну кожи при таком солнце? На фоне черных накидок женщин-эмирати Ада выглядела Белоснежкой из сказки. Он подошел к ней, когда она рассматривала осенний пейзаж, вдохнул аромат ее духов, что-то воздушное с нотой лимона:
– Вам нравится Кинкейд?
– Рождественские дома.
Как она хорошо сказала! Без жеманства, без стремления понравиться. Без всяких там: «О, я обожаю Кинкейда! Эти краски! Этот свет! Картины дышат! Лучатся!» Или: «Повесила бы у себя одну. Не подарите ли, хи-хи, Томаса Кинкейда? Обещаю, ничего больше у вас не попрошу».
Рождественские дома. И это было то, чем его приворожил Кинкейд. Дома, в которых всегда горит свет. Дома, в которых тебя ждут. Праздник. Семья. Любовь. Дома, к которым ты, увы, не знаешь дороги. Нельзя же требовать, чтобы волшебство было идеальным.
– А ваш фаворит?
Она ни секунды не сомневалась:
– Рене Магритт.
Марк на секунду закрыл глаза. Магия, воплощенная на холсте. Магритт – художник, который удивлял и заставлял удивляться. Он разбил мир на смыслы и так и не собрал его. Все что было до Рене Магритта – искусство и реальность – перестало существовать лишь по одному его велению. «Мои картины – сны пробуждения», – говорил он. Его картины – тайна. И они не значат ничего, потому что тайна непознаваема.
Нет, он не будет обсуждать с красивой девушкой картины Магритта. Как ей удается – каждым словом задевать струну его сердца? Самую болезненную струну.
– А что насчет Нормана Роквелла? Он был наставником и другом Кинкейда.
– Только одно: «Апрельская дурочка и лавочник».
И Марк увидел ее пропасть, как компенсацию за пропасть свою: девочка и старик. Лавочник предлагает ей куклу со своим же лицом и ослиными ногами. А уменьшенная копия живой девочки тоже есть в его лавке – на полке – с мертвым барсуком в руках.
Марк спохватился:
– Позвольте представиться…
– О, не утруждайтесь, вы Марк Вайнер, бескорыстный меценат, принесший свет западного искусства на Восток. Слышала вашу вступительную речь… Ада Аркадьевна Боронина. – По его акценту она догадалась, что он «свой», и решила представиться полным именем. – Из Петербурга.
– Марк Михайлович. – Он долго жал ей руку и глупо улыбался, как человек, который вдруг среди смертоносных песков пустыни отыскал соотечественника. – И я из Петербурга, вот только день назад бродил по Невскому. А вы давно не были в Питере?
– Года два, почти три…
Он был так похож на одного очень дорогого ей человека. Черты лица, как вырубленные в скале. Черные, слегка вьющиеся волосы. Темные выразительные глаза. Вот только смотрит он по-другому – мягко, пытливо. Взгляд того человека не искал компромиссов, в нем горел огонь, который сжигал неугодных и поддерживал азарт в людях нужных. Она погрузилась в воспоминания и почти не слушала, что говорил Марк, очнулась, только когда он упомянул имя аль-Хашми.
– Вы ведь консультант ювелирного дома «Аль-Хашми», не так ли? – Она сдержанно кивнула. – Как раз подыскиваю что-нибудь редкое, в подарок…
– Для девушки? Вряд ли для жены. Не обижайтесь, но вы не выглядите как женатый мужчина, Марк Михайлович.
– Для матери. И вы правы, я не женат.
Он почувствовал себя дорожным камушком, который пытается казаться алмазом под прицелом монокля ювелира. В одну секунду она оценила его.
«Мамкин котенок!»
– У меня кое-что есть для вас. Но придется проехаться, впрочем, здесь недалеко. Следуйте за мной.
Треугольный шлейф платья колыхался, подчеркивая каждый ее шаг. Прямая осанка, гордый разворот плеч. И восточный тюрбан из шелка на голове, как корона. Она даже не обернулась посмотреть, идет ли он за ней. У нее была власть над предметами роскоши, а значит, и над людьми. Марк стряхнул наваждение и поспешил за Адой. Догнал и пристроился рядом.
Марк чувствовал – приключения начинаются. Красивая, решительная женщина ведет его в сокровищницу, может быть, даже в пещеру Али-Бабы, полную кувшинов с алмазами, сундуков с самоцветами, и он старался не думать, во сколько ему это обойдется.
Оказалось, в пещере среди сорока разбойников не нашлось ни одного поборника чистоты. Ада привела Марка в квартиру, в которой царил даже не беспорядок, а сущий бардак. Первобытный хаос из женского белья, туфель, косметики, грязных тарелок, бутылок из-под вина, бокалов, коробок и пакетов службы доставки еды. Подушки дивана в гостиной перевернуты, с люстры, зацепившись крюком за рожок, свисает вешалка, с которой вот-вот сползет вечернее платье, на полу, раскинув рукава в бесшабашном угаре, валяется чуждая в этом климате шуба, на столе горой свалены босоножки.