Демоны Хазарии и девушка Деби
Шрифт:
«И что? – спросила Тита. – Он согласился?»
«Согласился. Но вы должны будете ему заплатить, – сказал Конан, – он сейчас в Итиле, отдыхает после похода на тех, кто на юге выращивает скорпионов. Он согласится. Если же нет, надо от него это потребовать. Он ведь из твоего народа, Ахав, и детей надо освободить и вернуть. Я видел его на полях войны, в дальних замках, утром перед боем, повязывающим на руки и лоб молитвенные филактерии, и обматывающим ремешок – раз, два, пять, семь раз, и шнур ремешка врезался ему в тело. Он предан своему народу и его бедам».
«Почему бы ему не заплатить, чтобы он сам пошел вызволить детей?» – спросила Тита.
Конан
Ночь приближалась к утру. Было морозно, и паутина превратилась в белые лесенки в свете луны. Пришел месяц Хешван после лета, лучше которого люди не помнили в течение многих лет.
В слабом сиянии свечей, смотрела Тита на двух мужчин, сидящих перед нею у стола. Один великан, гора мускулов, черноволосый. Другой – ее муж – стройный, хорошо сложенный, но молодой и выглядящий даже хрупким, волосы его рыжи, щеки гладки и розовы, глаза дерзки и сияют сейчас сильнее, чем когда-либо раньше.
Он улыбался какой-то новой улыбкой, красивый, как прищур девицы, разглядывающей собственное вязанье, и чуть-чуть кивал головой.
Суп стоил всех моих усилий, подумала про себя Тита.
Сразу же после этого Тита нашла Дикаря. Она полагала увидеть мускулистого великана, подобного Конану. Это то, что предполагают видеть, идя на встречу с человеком, чья профессия – убийство, а статус – наёмник-одиночка. Но Дикарь был худ, низок, имел длинное лицо и криво улыбался. Пейсы и борода его были коротки. Он пил концентрированный спирт, который гнали из винограда, запах которого ударил в нос Тите, как только она вошла к нему в дом.
Это вредно для здоровья, мелькнуло в голове Титы, это плохая привычка – давать голове погружаться в алкогольное облако, но что я знаю о жизни этих героев, об их играх в рамках их сил, об их неутолимой жажде преодолевать препятствия?
Она рассказала Дикарю, который пребывал в пьяной расслабленности. Но тотчас, как понял серьезность дела, стал внимательно ее слушать.
Детали главной проблемы, к ее удивлению, он отлично знал. Воины много говорили между собой об этом действии. Всё знали о воронах, которых привели в Итиль. «Знай, Песах ничего не мог сделать, – сказал ей Дикарь. – С того момента, когда он поднял саблю, чтобы убить шведа, он был привязан к Самбатиону, и сила, вселившая в саблю, пришла от беса».
Тита потрясённо молчала. Значит, чтобы спасти ее, сабля Песаха стала заложницей преисподней, и он даже не знал об этом. Чувство любви к покойному вновь проснулось в сердце Титы.
После этой беседы, финансового соглашения и оплаты в виде двухсот грамм синего порошка, Дикарь пришел поесть супа в дом Титы и Ахава.
На следующий день Ахав начал занятия с Дикарем. Он не был окаменевшим книжником, прикованным к стулу, но эти тренировки с первых же минут начали его изводить до предела. Мышцы болели, легкие разрывались от бесконечных ныряний с длительной задержкой дыхания, глаза были воспалены, боль в носу и ушах не проходила.
Он получал удары в живот, в голову. Дикарь ломал на нем палки, он терял сознание. Бури нежных чувств, мягкотелость – всё это ушло в прошлое. Деби, Деби, приходил он в себя и продолжал бить и получать удары.
«Ты должен научиться получать удары и продолжать сражаться, –
– Одна из наших бед, сыновей Иакова, в том, что мы не умеем получать удары, и если кто-либо бьет нас с истинной ненавистью без всяких, как говорится, примесей, звезды сыплются из наших глаз, и мы думаем, что нам пришел конец. Хотим хотя бы на миг перевести дыхание, утишить боль и потрясение. Но для всего этого в бою одинокого воина нет времени. Если замрешь на лишнюю секунду из-за удара кулаком в живот или дубиной по спине, ты замрешь навсегда. Есть у нас «мезузы», прибитые к косяку двери, синагоги, талесы и филактерии, магазины и мастерские, священные книги, священные свитки, музыкальные инструменты и гениальные тексты, сдержанная радость и дети, у которых безгрешность светится в сияющих глазах. Есть у нас шелк и бархат, серебряные субботы, армия, подобная блестящему, устремленному на врага копью, но бить противника, когда он наносит нам удары, и мы избиты и разбиты, мы не умеем».
Ахав научился принимать удары сверх того, что мог себе представить. Научился нырять в водовороты, быть втянутым в глубины, вместо того, чтобы в страхе бороться с воронкой, и, погрузившись до дна, быть выброшенным. Научился держаться под водой, когда воздух в легких уже кончился и страх проник в каждую клетку тела.
Дикарь взял его на несколько дней – тренироваться в лесу. Там они в течение дня сражались всеми видами оружия. Бизоны в изумлении следили за сражающимися людьми. Ведь не было рядом с ними никакой самки. Бизоны рыли копытами землю и бросались друг на друга. Холки их тряслись, когда они упирались головой в голову, рогами в рога, но цель их схваток была перед их глазами, пробуждающая в них страсть, во имя которой можно и умереть. Гладкие мышцы под кожей сзади, двигались и напрягались, бросая вперед эти огромные буйные туши. Те, кто проиграл схватку, или те, у которых не хватало духа сражаться и они отказались от самок в пользу победителей, убегали в глубь леса. Боль от поражения более мучительна, чем смерть. Потому были и такие, что бились до крови, которая текла из ран. Опасность умереть от ран знакома каждому бизону из историй любви, которые бизоны слушали с детства. Так что? Так можно умереть. Это лучше, чем страшные рвоты, сотрясающие тело после поражения и презрительного взгляда самки, говорящего: нет, не ты.
Один из раненых бизонов вертелся все дни вокруг Дикаря и Ахава, пока они вели между собой бои, и гниение от раны распространялось по всему его телу. Он тяжело дышал, расширяя огромные ноздри, и взгляд его был печален и страшен. Да, пошла она ко всем чертям, думал он про себя о той самке, чей взгляд милосердия и пренебрежения был обращен тогда к нему, когда он проиграл схватку. И это после того, что он отдал ей всего себя. Под кожей ели его черви, которые завелись в открытых гниющих ранах. Пока в одно из утр не нашли его мертвым среди свежих весенних цветов, покрытых росой.
Скука однообразных тренировок и трудностей первых недель исчезла, как только появились успехи. «Смотри», – показывал Ахав Тите свои прыжки, чудеса быстроты, когда выскакиваешь из засады. И не было ветви дерева или косяка двери, чтобы, проходя мимо, он не подпрыгивал и не повисал на них, отжимаясь по десять-двадцать раз.
Он сильно продвинулся, этот, по сути, мальчик. После шести месяцев занятий мышцы его стали каменными, ужесточился взгляд, и пара царапин на подбородке добавляла силу к его виду.