Демоны римских кварталов
Шрифт:
ГЛАВА 45
Влад не мог объяснить, чем он заслужил особое отношение к себе со стороны Жезу, почему этот человек, стремящийся занять место в синедрионе и править Иудеей, выделил его из всех своих учеников. Жезу требовал, чтобы Влад все время находился рядом с ним. На привалах первый ломоть хлеба или глоток вина доставался Владу. Жезу часто разговаривал с Владом один на один и называл его другом. Может быть, он так выказывал свою благодарность за излечение матери, но, возможно, были и другие причины.
А Влад, уже привыкший к утраченному чувству реальности, взирал на происходящее из глубины своих спутанных эмоций. Иногда
– Ты не встречал человека по имени Иисус Христос? – спрашивал Влад у Жезу.
– Нет, я не знаю такого. А кто он?
– Он?.. Как бы тебе сказать… Лекарь, пророк, проповедник.
– Проповедников в Иудее больше, чем динариев в карманах римских солдат. А еще больше шарлатанов, которые прикидываются лекарями. Я им не верю, никто из них не смог вылечить мою мать. Вот ты – настоящий лекарь… А почему ты спросил об этом… как ты его назвал… об Иисусе Христе?
– Да так… Есть одно дело… – уклонился от ответа Влад.
– Не связывайся ты с ними, – посоветовал Жезу, поглаживая нежную пухлую ручку рыжей девицы, примкнувшей к группе. – Все эти проповедники сильно рискуют, могут на крест угодить. Бороться с властью надо с умом, руками той же власти…
Несколько раз Влад замечал в толпе лицо Адриано, но почему-то не смог приблизиться к другу. Какая-то сила разводила их, словно однополярные заряды; Адриано торопливо закрывал лицо капюшоном и смешивался среди сотен оборванцев, которые на почтительном расстоянии следовали за Жезу, стоически переносили ночной холод, дневную жару и голод. Эта толпа росла стремительно, едва ли не по часам. Несколько раз в нее врезались, расчленяя на мелкие группы, отряды римлян, но никто не оказывал солдатам сопротивления. Люди покорно опускались на землю, с благоговейным трепетом взирая на Жезу, своего покровителя и защитника. Солдаты обыскивали людей, но ничего не находили под скудной одеждой: ни оружия, ни золота, ни папирусов с крамольными, обличающими кесаря, словами. Придраться было не к чему, римляне уходили, осененные торжествующей улыбкой Жезу.
Стылый ночной холод обступил бивак, где в огненном свете костра кутались в одеяла ученики Жезу. Он, заставивший поверить в свое божественное происхождение тысячи людей, лежал на циновке, положив голову на ногу рыжей девицы. Девица расчесывала его волосы деревянным гребешком да водила кончиком пальца по горбинке его носа. Влад, пристроив на коленях кусок пергамента, срисовывал кусочком угля силуэт Жезу.
– Что ты делаешь? – не поворачивая лица, спросил Жезу.
– Рисую твой портрет.
– Зачем?
– Чтобы сравнить его с иконами.
– А что такое иконы?
– Это, наверное, что-то вроде монеток с изображением кесаря, – предположила девица.
Жезу вопросительно посмотрел на Влада, убрал руку девицы со своего лица.
– Придет время, и это сделают лучше тебя, – сказал он. – Занимайся лучше врачеванием.
«Что
Опять в его сознании вспыхнуло подозрение, что Жезу скрывает от своих учеников истинные мотивы своего путешествия в Иерусалим. Они по-прежнему думают, что Жезу хочет использовать свою популярность для того, чтобы войти в состав синедриона и по-своему распределять финансовые потоки. Но у Жезу, похоже, началось головокружение от успехов, и место в синедрионе уже не кажется ему столь заманчивым, как прежде. Что он задумал? Для чего он ведет народ в Иерусалим, куда в пасхальные дни съедется вся иудейская знать, а также римский наместник? Влад вспомнил, как Жезу сказал ему: «Люди ждут Мессию, ждут чуда. И если я могу это чудо для них совершить, пусть даже с некоторой долей лукавства, то почему бы не сделать людей счастливее? Почему бы не подарить чудо самым обездоленным и несчастным, тем, кто свою веру в приход Мессии выстрадал?»
Влад скомкал пергамент, кинул его в костер. «Ты еще сомневаешься? – спрашивал он у себя. – Ты еще не потерял надежду убедить себя в том, что это не он, не он, не он! Но не слишком ли много совпадений?»
– Жезу, – сказал Влад, сжав запястье Учителя, и ткнулся лбом в его висок, – ты хочешь разгромить меняльные столы у храма… Да? Скажи: да или нет!
– Прекрасная идея, – весело ответил Жезу и поцеловал Влада.
– И ты знаешь, чем все это закончится?
– Был бы Богом, знал бы, – тихо ответил Жезу. – Но, похоже, догадываюсь… Это будет очень веселая история!
– Веселая?
– Конечно! Конечно, мой друг! Это будет триумф, и нескончаемый звон фанфар, и восторженные возгласы тысяч и тысяч людей, и целые народы покорятся мне, и свет моего могущества ослепит множество поколений!
Его глаза горели. Оттолкнув от себя девицу, он поднялся и повернулся лицом к востоку, где всходило солнце, заливая золотом лучей стены Иерусалима.
– Мы идем в Иерусалим!!! – крикнул Жезу, пинками поднимая своих последователей. – Где мой белый конь?! Проклятые лежебоки, вы не побеспокоились, чтобы ваш господин въехал в священный город на белом коне! Вставайте, несчастные!!! Взошла моя звезда, и ее свет указывает мне мой путь!!! Хватит спать!!! Вы рискуете проспать величайшее событие!!!
Он носился как одержимый, требуя то белого коня, то пальмовых ветвей. Люди просыпались, не понимая, что произошло, женщины хватали детей и прижимали их к себе, дым очагов смешивался с пылью, кто-то, по-своему истолковав призывы Жезу, кинулся к нему, и через минуту многотысячная толпа, поддавшись эмоциям, хлынула к своему кумиру. Там, в давке, в жерновах истощенных, больных и немощных тел, оказался осел, и развеселившийся Жезу немедленно оседлал его, ударил голыми пятками в раздутое брюхо, принуждая трусцой бежать вперед.
– В Иерусалим!!! В Иерусалим!!! – кричал он.
Кто-то надел ему на голову цветочный венок, и Жезу тотчас поправил его, чуть сдвинув на затылок, как делал Юлий Цезарь, чтобы скрыть прогрессирующую плешивость. И вскинул Жезу правую руку вверх, и отворились ему ворота Иерусалима, и толпы горожан с пением «Осанны» кинулись ему навстречу.
«Я знаю, что будет дальше, – думал Влад, едва поспевая за шустрым осликом. – И это убивает во мне последнюю надежду… Искать больше не имеет смысла. Я нашел того, кого искал… И душа моя стала пуста, как прогнивший винный бочонок, и знание правды убивает меня…»