День денег

Слаповский Алексей Иванович

– Я ничего из первого и второго не припомню. Значит, вы меня по третьему принимали? Это – что?

– Это то, чем мы сейчас с вами занимаемся. В вас какая-то озабоченность, вас тоже обуревает стремление к порядку, тоска о нем, вы спросили о прейскурантах не из праздного любопытства. Я это увидела и решила рассказать. И даже не без удовольствия. Так что вам это обойдется в два доллара. Ибо! – подняла изящный пальчик Мила. – Ничего нельзя делать бесплатно. Это закон коммерции, а я, хотите вы того или нет, занимаюсь коммерцией.

– Да, конечно… Но все-таки,

какая загадка в третьем прейскуранте? Почему там ничего не указано?

– О, куда вы! Об этом я никому не рассказываю!

– Я вас очень прошу.

Мила подумала.

– Странно, – сказала она, – но я чувствую, что рассказать о третьем прейскуранте для вас – это как раз начать его выполнять… Клиенты разные. Каждый хочет разного. Некоторые вообще не знают, чего хотят. В лоб спросить: «Чего изволите?» – уличная работа. Я беру дорого, потому что угадываю. За первые несколько минут я должна понять и характер человека, и его наклонности, и потаенные мечты – и так далее. И поразить потом его тем, что – выполнить невысказанные пожелания.

– Просто и гениально.

– Ничего гениального, любая женщина сумеет, если захочет. От меня мало кто хочет только, извините, акта. За этим идут к другим. Но и излишеств задушевного общения тоже не нужно. Ведь приходят иногда те, у кого кроме жены есть и любовница, а то и две. Но там везде ответственность. Связь же со мной – никакой ответственности. И полная тайна. С проституткой тоже нет ответственности, но там только тело. Я же – аманта (так я себя называю), я тело – с душой, я актриса – и хорошая. Абсолютное большинство проституток тоже умеет изобразить страсть, но умный мужчина всегда это знает и, если он уважает себя, не будет иметь дело с ними. Я же, понимаете, именно актриса. Для меня наслаждение заключается не в том, чтобы просто, грубо говоря, удовлетворить клиента, а сделать так, чтобы он поверил в мою страсть. Для этого один путь: самой довести себя до страсти. И очень редко у меня не получается. Обычно я даже люблю того, с кем. На время сеанса. Сложность одна: некоторые жениться предлагают или долгие отношения… Морока, – вздохнула Мила. – Приходится говорить, что я дала клятву никому не принадлежать до тридцати лет.

– То есть… То есть вы в прошлый раз, когда мне казалось…

– Да.

– Потрясающе… А зачем вы мне это рассказали? Ведь актеру, актрисе нельзя на сцене вдруг перестать играть. Вот вы рассказали – и что же? сейчас начнете меня опять охмурять? Но я-то не поверю уже!

– Не буду охмурять. Вы не за этим пришли.

– Да.

– Жениться на мне хотите?

– Да. Или…

– Нет. Поэтому я вам и рассказала. Вы из тех клиентов, с которыми я расстаюсь навсегда. Вы даже здесь умудрились найти ответственность.

Парфен огляделся. Все вокруг, чудившееся до этого очаровательным и лишь для него созданным, показалось таким же производственно-общим, как, например, кабинет стоматолога. Да, у стоматолога хорошее настроение, тебе показалось, что ты ему лично симпатичен, на самом же деле ты для него: челюсть – тысячная, десятитысячная, очередная челюсть!

– Минутку! –

воскликнул Парфен. – Но ведь не для одного удовольствия вы работаете! Из-за денег, Мила?

– В первую очередь из-за них. И меня не Милой зовут.

– Но я не просил же, чтобы вы себя так назвали! Вы сами!

– Я угадала, что вам нужно это имя.

– Тогда так, – сказал Парфен, чувствуя себя оскорбленным. – Я плачу втрое больше, раздевайся.

– Ого! Вот этого я – не люблю.

– Тысячу наличными! – швырнул деньги Парфен.

– Хоть десять!

– А если и вправду десять?

– Проваливай, дядя. Вон на улицах стоят, на любой вкус.

Парфен был унижен. Он не привык к этому. И тут Парфен вспомнил, что он представитель власти, в конце концов! У него связи, в конце концов!

– Вот что, милочка! – сказал он, развалившись в кресле и положив ногу на ногу, – если ты сейчас не обслужишь меня по любому прейскуранту за обычную цену, завтра же это гнездышко твое прикроют. Ты ведь не знаешь, кто я…

– И знать не хочу! – прервала Мила. – Он угрожает тут! Завтра? Ты до завтра не доживешь, через полгода твой труп выловят у Астрахани, понял? Ты от моего дома на двадцать шагов отойти не успеешь! Понял, падла, е. т. м., к. б., с. м. в.?

– Ну вот что!.. – грозно поднялся Парфен.

Резким движением Мила ударила его кулаком под дых – с недюжинной, надо сказать, силой. А потом носками острых туфель (очень больно!) гнала его к двери, ударяя по ногам, по ребрам, по голове (гибка, стерва!), распахнула дверь и последним ударом сбросила его на лестницу, по которой Парфен и покатился, а Мила в довершение всего харкнула вслед ему, с треском захлопнув дверь.

…Парфен привел себя в порядок, ощупал: все цело.

Ладно! – мысленно сказал он веско, будто не Миле, а всему поганому и опоганившему его, Парфена, человечеству.

И я-то знаю, что означало это отчаянное и зловещее «ладно» и во что оно вылилось, читателей же покорнейше прошу потерпеть.

Глава двадцать пятая

Искушения во власти. Провал театрализации. Полный

провал. И вообще опять тю-тю

– Искушал кого-нибудь? – спросил Писатель Парфена.

– Хренотень это все! – ответил Парфен. – Искушения эти… Впрочем, напоследок хотел бы я на реакцию некоторых посмотреть!

– Почему напоследок? – спросил Змей.

Парфен не ответил, а прямиком повел друзей к большому административному зданию. Парфена внутрь согласились пустить беспрепятственно, на Писателя выписали пропуск по паспорту, который он всегда носил с собой на всякий случай, а вот у Змея паспорта не было ни с собой, ни вовсе. Он его потерял где-то лет пять назад и с тех пор не нуждался в нем. Решили, что он посидит в вестибюле под охранительной сенью милиционера-привратника, а они быстренько обернутся.

Зайдя в одну из комнат, Парфен свойски сел к компьютеру и настучал короткий текст и распечатал несколько бумажек. В другой комнате у секретарши взял с прибаутками гербовую печать и тиснул на бумажках.