День космонавтики
Шрифт:
Ощущения, конечно, дело не слишком надёжное — но были у меня и кое-какие фактики, даже и помимо тех разительных изменений, что происходили в руководстве страны. А может, как раз и не помимо, а как прямое их следствие? В-общем, судите сами…
Я вытряхнул на диван содержимое сумки и извлёк замеченный ещё в самый первый день томик Хайнлайна», «Тоннель в небо». Мелочь, вроде — ан нет, и не мелочь вовсе. В той реальности, которую я оставил, эту повесть не печатали аж до начала девяностых по сугубо идеологическим соображениям — есть там несколько пассажей, не вполне совмещавшихся с тогдашней генеральной линией партии. Не настолько, конечно, как в «Звёздной пехоте», при желании можно было и подредактировать, вымарать — но не стали, сочли враждебной вылазкой. Я быстро пролистал страницы — ага, здесь упомянутых эпизодов нет. Значит — идеологический контроль дал слабину? Или, наоборот, это сознательная позиция, возможно, следствие широкого сотрудничества с теми же Штатами в области того же космоса? А где гарантия, что космосом дело ограничивается?..
И ещё одна пустяковая мелочь, едва не оставшаяся незамеченной за всеми перипетиями прошедшего дня — а если хорошеньком подумать, то вовсе не пустяковая, и не мелочь. Дело в том, что во время вечернего похода в «Диету» в отделе мясной гастрономии обнаружился не замеченный мной в прошлый раз уголок с кормом для домашних животных. А в нём — в бумажных мешках с невзрачными этикетками (вместимость пять кэгэ, отпускается так же и вразвес) — самый натуральный сухой корм для собак, аж трёх разных видов: мясо, мясо со злаками и мясо птицы со злаками!
Ясное дело, я образовался, потому что это разом избавляло меня от ежедневной возни с рационом из овсянки и ливерной колбасы — да и по деньгам, похоже, выходило дешевле.
На вид сухой корм мало отличался от хорошо знакомой нам обоим «Чаппи» или отечественной «Трапезы» — всё те же буроватые комки с острым не самым приятным запахом. Видимо, и по вкусу он тоже вполне соответствовал, поскольку Бритти новинку одобрила, проглотив на ужин полную порцию.
Но дело, конечно, было не только в обнаруженном продукте, напрочь отсутствовавшем в оставленной мною реальности. Уже дома, рассматривая этикетку на купленной упаковке, я обнаружил, что сухой корм изготовлен некоей артелью «Собачья радость», город Клин Московской области. Артель, понимаете? Артели и Потребкооперация — термины, казалось, прочно забытые к концу семидесятых, после экономических реформ кукурузника — и всплывшие гораздо позже, по случаю расцвета теневой экономики, воплощением которой стали цеховики. А вот тем, кто помнил прежние, сороковые и пятидесятые годы, термин этот вполне знаком — и неотделим от двухукладной по своей сути сталинской хозяйственной модели.Что же, выходит, здесь её удалось сохранить? А что, вполне логично, если вспомнить, что порушил её Никита Сергеич, под бурные аплодисменты горячего приверженца идеологической чистоты товарища Суслова…
В ухо мне привычно ткнулся сначала мокрый нос, а потом купленный в соседнем мелочном магазинчике резиновый мячик,: «чего это ты задумался, хозяин, собаченька заскучала, давай, поиграем!» Я принял из собачьей пасти игрушку — так и есть, уже прогрызен в трёх местах, и больше, чем пару дней не выдержит, придётся искать что-нибудь ещё. Замахнулся, и запустил мячик в коридор — Бритька, спрыгнув с дивана, кубарем поскакала следом. Ретриверы — они такие, дай только чего-нибудь притащить…
Ладно, ну их, глобальные проблемы. Пока мне, по сути, необыкновенно везёт — и время для некоторой подготовки имеется благодаря родительской командировке, и материальных проблем пока нет, и даже в школе мои не слишком-то продуманные выходки имеют шанс обойтись без особых последствий, поскольку никто ещё толком не знает, чего ждать от новичка. На прежнем месте учёбы наверняка возникли бы вопросы, недоумение, а здесь, пожалуй, что и прокатит…
Итак, прикинул я, здесь, в апреле этого 1975-го года мною прожито в роли попаданца уже четыре дня. Возникает вполне разумный вопрос: это надолго? «Нет, ну, как вам сказать… — ответил И.О.О. на вопрос девочки Кати, пуская по глади Останкинского пруда сто тридцать три «блинчика», — на всю жизнь…»
Что ж, на всю, так на всю. Я потрепал Бритьку по загривку и она, не выпустив из пасти мячика, с довольным урчанием перевернулась лапами вверх. Знаете, что, господа и товарищи, исполняющие особые и прочие обязанности в этой истории? Пожалуй, мы оба не против…
Конец первой части
ЧАСТЬ ВТОРАЯ . Ступенька в небо.
I
Казахская ССР,
Г. Ленинск,
15 апреля 1975 года
— Как вам, надеюсь, хорошо известно, работы над «космическим батутом» — журналисты называют его орбитальной катапультой, но мы избегаем этого термина — начались в сорок седьмом году. — говорил Геннадий Борисович. — Тогда по инициативе председателя Специального комитета по использованию ядерной энергии — надеюсь, вы не забыли его имя? — были собраны воедино все материалы, касающиеся аналогичных разработок у американцев, и на их основе была создана особая исследовательская группа. Некоторое время она работала, так сказать, в тени, осваивая по большей части, полученные данные, пока в пятьдесят четвёртом году не наметился, наконец, прорыв…
Студенты внимали, затаив дыхание. История создания ядерного оружия в СССР обросла за последние лет двадцать множеством противоречивых, а порой и откровенно диких слухов. И уж тем более, это относилось к детищу ядерного проекта, программе так называемых «безракетных запусков», которые Геннадий Борисович и его коллеги по НПО «Энергия», в чьём ведении находилась эта программа, именовали «космическим батутом». Подражание англоязычному термину «space trampoline», разумеется — но что поделать, если начало этим работам было положено именно за океаном, в далёком сорок третьем году одним суперсекретным проектом — супесекретным для всех, кроме сотрудников советской разведки, сумевших раздобыть и переправить в Союз все материалы по нему…
К сожалению, им об этом не расскажут, вздохнул про себя Димка Ветров, один из трёх студентов-практикантов, сидящих перед инженером в тесной аудитории. Во всяком случае, не сейчас, хотя Геннадий Борисович наверняка всё знает в подробностях. Кому как не ему, одному из ведущих инженеров проекта быть в курсе? И ведь не то, чтобы информация была запретной — поди, запрети что-нибудь, когда точно такие же работы ведутся и в Штатах, и во Франции, причём происходит это в рамках единой программы! — просто говорить и писать на эту тему как-то не принято. Глухая стена молчания, окружающая международную программу «Space trampoline» состояла по большей части не из прямых запретов, а из массы недоговорок и слухов той или иной степени абсурдности — и в них, как в болоте, тонули те крохи достоверной информации, до которых имел шанс докопаться неспециалист. А, поскольку это положение вещей поддерживалось по взаимному согласию всеми тремя сторонами-участниками, то действовала принятая система достаточно эффективно.
Во всяком случае — до тех пор, пока с Байконура, а потом и с мыса Канаверал во Флориде не были успешно осуществлены первые управляемые «прыжки» на орбиту. Теперь, как полагали все причастные к проекту (и Димка Ветров был совершенно с ними согласен) ситуация должна перемениться кардинальным образом. А пока — что ж, здесь они, группа студентов Московского Энергетического Института для того, чтобы проходить преддипломную практику по своей прямой специальности, а вовсе не для того, чтобы вести исторические изыскания. А уж что удастся услышать и осмыслить в недолгие свободные часы между заводом сжиженных газов (космодром потреблял чёртову уйму жидкого азота, кислорода и даже гелия), сидением в библиотеке и сном — это их дело. Никто ведь не запрещает задавать старшим товарищам вопросы — другой вопрос, согласятся ли те на них отвечать? И здесь Димке и троим его однокашникам, пожалуй, повезло — их руководитель практики оказался человеком словоохотливым, доброжелательным и, главное, сам интересовался историей всего, что связано с проектом «космического батута» и достаточно охотно делился этими сведениями с «подопечными». Вот и сегодня он устроил для них что-то типа импровизированной лекции в одной из комнатушек, примыкающих к библиотеке, и ни Димка, ни прочие студенты, и не подумали пропустить — и это несмотря на хроническое недосыпание и неумолимо накапливающуюся усталость. В течение тех полутора недель перед запуском, которые практиканты успели провести здесь, работать приходилось по двадцать пять часов в сутки; обедали студенты и их руководители сплошь и рядом на рабочих местах, а недолгие часы сна урывали на брошенных на пол в углу цеха матрацах. Ну ничего, теперь, когда всё прошло успешно и корабль выведен (заброшен, как тут предпочитают говорить) на орбиту, должно стать полегче. Вот и время появилось для лекций по истории вопроса — а это несомненный знак того, что нагрузка неуклонно снижается, оставляя время для дел, не относящихся напрямую к работе или подготовке диплома, который, между прочим, тоже никто не отменял.
Сегодняшняя лекция касалась больше технических аспектов проекта. А именно — невероятно сложному комплексу криогенного оборудования, обслуживающему потребности нового стартового стола — того самого «космического батута», гигантского сверхпроводящего бублика, в «дырке» которого и возникало то главное, ради чего городили весь огород. Неощутимая и неосязаемая, хотя и видимая глазом плёнка — не материальный объект, разумеется, и не плазменное облако, раскатанное в тончайший, куда меньше размера одиночного атома, блин, а скорее, комбинация силовых и ещё каких-то полей, названия которых у Димки не всякий раз получалось выговорить без ошибки. Плёнка эта именовалась «горизонт событий» и обладала тем свойством, что при прохождении через неё материальный объект перемещался в заранее установленную точку пространства, лежащую где-то очень далеко, на оси «бублика». Размер, вес объекта роли при этом не играли, «космический батут» с одинаковой лёгкостью отправлял на орбиту как одиночный болт, так и многотонный контейнер, наполненный сложнейшим оборудованием. Главная сложность заключалась в том, что в финишной точке этого «прыжка» перемещаемый объект обладал той же скоростью (и по вектору и по величине), какую он имел в момент пересечения «горизонта событий» — то есть гораздо ниже первой космической. А значит, должен был в полном соответствии с неумолимыми законами небесной механики, разделить судьба любого предмета, угодившего в гравитационную воронку планеты: снизиться и войти в разрежённые слои атмосферы и погибнуть там в огненном аутодафе. Однако, если предмет был достаточно массивным — его обломки имели шансы долететь до нижних слоёв, и если там в этом момент царил ночной сумрак — расцветить небо одной или несколькими огненными полосами.