День козла
Шрифт:
Вот и сейчас… Он вспомнил внезапно, что дом этот – никакая не тюрьма, разве бывают в тюрьмах такие мягкие, будто взбитые сливки, пенистые перины, такие подушки – огромные, похожие на теплый зад рубенсовской женщины. Он приехал лечиться в этот городок, как его, дай бог памяти… Козодоев? Нет, не Козодоев, но что-то вроде этого… Да, а лечит его простая баба с физиономией и повадками деревенской шинкарки-самогонщицы. От чего лечит? От болезни, наверное. Вот спина разламывается – много лет назад в падавшем почти самолете, его здорово тряхануло, оперировался потом. Суставы ломит. Сердце, опять же – восемь шунтов – не шутка! Но тикает пока, видать, завод у пружины не кончился…
А еще он должен повстречаться с народом, и сказать
Ничего ему больше не надо. Он устал и хочет просто дожить, пока часики тикают, – без политики, знахарей, сук этих – журналистов. Он же старик, в конце концов. Его место – в кресле-качалке. А еще лучше – на завалинке деревенского дедовского дома, теплого, рубленного, где детство прошло, и где ты знаешь каждый сучок, каждый гвоздик – сам же вбивал. Как хорошо-то, господи… Денек летний бревнышки да косточки греет, цветочки какие-нибудь под ногами растут, травка, воробышки в пыли бултыхаются– а ты смотришь на все спокойно, прощально… А время течет медленно-медленно в неторопливом деревенском бытие, и прожить так, созерцая и понимая все мудро, можно еще и год, и два – целую вечность! А мимо тебя проходят люди, которых ты знаешь сызмальства, и они знают тебя, здороваются с уважением к твоей старости, и ты киваешь степенно в ответ… Хорошо-то как, господи! Но он лишен даже такого вот стариковского счастья. Его, бывшего президента, таскают по всей стране, везут за границу, заставляют рассказывать о себе небылицы, зачитывать длинные, подготовленные кем-то речи, давать интервью, в которых вопросы и ответы строго отредактированы заранее, предлагают подписывать якобы собственные мемуары, настроченные каким-то обалдуем, ничего не понявшим в его, бывшего президента, жизни…
А ночь все длилась и длилась, гремел по крышам чужого ему жилища железный ветер, хлестал в стекла ледяной дождь, рокотал гром, и чем ярче сверкала молния, тем беспросветней наваливалась давящая тьма.
– Мать… А, мать? Ты где? Есть тут кто живой? – позвал он опять. И опять ему никто не ответил. Он заплакал беззвучно, не утирая теплых, никому не видимых слез.
По ком плакал он в тоскливой ночной глуши? По себе, несчастному, по себе…
XXIII
Крепко выпив накануне с хлебосольным соседом, Сорокин все же нашел в себе силы проснуться в заданное время, около семи утра, и с удивлением обнаружил, что Николая Прокопьевича – вот ранняя пташка, истинный селянин – в номере уже не было. Зато на прибранном чисто после вчерашнего задушевного вечера столе красовалась бутылка запотевшего, не иначе только что из морозильника, пива и плоский, как башмачная подметка вяленый лещик.
Ахнув жадно, большими глотками, стакан пива, Сорокин, теребя соленую рыбку, едва не до слез умилялся – надо же, какой души человек! Он-то, майор, доведись ему проснуться и уйти раньше соседа, сроду бы не догадался так-то о нем позаботиться. «Ч-черт, – подумал контрразведчик, – надо к вечеру, когда все закончится, пивка да водочки прикупить, на закусь чего-нибудь.
Утолив жажду, Сорокин принялся собираться. Умывшись и тщательно почистив зубы – не хватало еще перегаром дышать, Коновалову это явно не понравится, вдруг заложит начальству! – он открыл «дипломат», обычный с виду чемоданчик, вскрыть который, однако, не зная кода, можно было только с помощью газовой горелки, и достал из потайной ячейки наплечную кобуру и пистолет «Макаров» с двумя магазинами. Закрепив оружие под мышкой, майор со вздохом натянул легкую куртку-ветровку. Утром, конечно, еще ничего, прохладно, а днем придется попотеть. Но, увы, другого способа скрытного ношения пистолета пока не придумали. Можно, конечно, сунуть его за ремень брюк, прикрыв сверху полой рубашки навыпуск… Сорокин вспомнил вдруг, как будучи еще молодым лейтенантом, переодетым в гражданку, проделал так-то, а потом, забравшись в переполненный троллейбус, подняв руку и уцепившись за верхние поручни, заметил вдруг округлившиеся глаза двух девчушек, сидевших напротив. Рубашка на нем задралась, и они увидели торчащую из-за пояса рукоять пистолета. Помнится, он еще хмыкнул про себя тогда и продолжал стоять так, будто невзначай, демонстрируя девицам оружие – знай, мол, наших!
Но то время давно ушло, и пистолетом за пазухой или в штанах нынче никого не удивишь, да и относится к боевому оружию, особенно после Чечни, майор стал по-иному – как к нужному инструменту, не более…
Собираясь, он по-прежнему не верил в успех предстоящей операции и считал, что давешнее покушение на Первого президента – всего лишь удачный пиаровский ход. Начал народ подзабывать престарелого правителя – и на тебе, шум, суета. Наверняка и прессу к этому делу подтянут на определенном этапе. Раз было совершено покушение – значит, рано списывать политика в тираж, он еще нужен кому-то, опасен.
Ну а Пеликан… А что Пеликан? Версия, что педофила прихлопнули за грязные делишки, вполне вероятна. Не каждый отец пострадавшего ребенка пойдет в суд. Огласка, дополнительная психологическая травма жертвы насильника, и чем дело кончится – еще неизвестно. Нынешнее законодательство к растлителям малолетних вполне лояльно. А так – пустил пулю в мерзавца, и справедливость восторжествовала. Если б над его, Сорокина, тринадцатилетней дочерью кто-то надругался, он, пожалуй, так бы и поступил. И хрен бы его менты после этого вычислили!
Майор бодро спустился по гостиничной лестнице, оставил сонной администраторше ключ от номера и вышел на улицу.
Утро вставало румяное, ласковое. В асфальтовых выбоинах блестели частые, незамутненные лужи, оставшиеся после ночного дождя, вековые тополя шелестели под свежим ветерком обновленной зеленью, и Сорокин мимолетно подумал о предстоящем отпуске, когда можно будет не спешить спозаранку на службу, а пройтись неторопливо по ранним улицам просыпающегося города, выпить, не терзаясь заботами, кружку пенного пива, и расслабиться в предвкушении длинного, не сулящего неприятностей, дня…
Коновалов и Гаврилов поджидали erо у калитки дачи. Рядом урчала, подрагивая нетерпеливо, белая «Волга». В ней уже сидели три президентских телохранителя. Чуть в стороне у забора приткнулся патрульный милицейский «Уазик».
– Диспозиция такая, – командовал полковник, – сейчас убываем по объектам. Мои ребята заезжают в горотдел, прихватывают опера, инспектора госпожнадзора, и отправляются в школу, под предлогом проверки противопожарного состояния осматривают ее и задерживают всех подозрительных. Мы втроем едем на элеватор. Без пяти одиннадцать к дому Дарьи Душновой подъезжает джип, якобы с президентом. К этому времени снайпер уже займет боевую позицию. Мы должны оказаться на элеваторе чуть раньше. Плохо, что ты в форму вырядился, – укорил он Гаврилова. – Можешь вспугнуть своим бравым видом киллера.