День матери

Богатырева Татьяна

Мы очень славно гуляем, и я уже думаю, что день прошел хорошо. Оба одновременно замечаем, как по всей набережной зажигаются фонари. Это здорово – делить такие моменты с кем-то, хотя это и мелочи.

Рано я радуюсь. Из всех сквериков в центре нас угораздило выбрать именно тот, в котором обнаруживается мой отец. Он сидит на скамейке, нахохлившись, и совершенно ничего не соображает.

Потому что пьяный совсем.

– О, Кешш! – говорит папа.

И снова я не успеваю подумать, а уже прохожу мимо, опустив голову. Папа делает попытку встать, но у него не получается. Он что-то говорит нам вслед.

– Это кто? – спрашивает Женя.

Резко пожимаю плечами. Мне жарко, и сердце бьется часто.

– Почему он назвал тебя по имени? – продолжает недоумевать Женя.

– Обознался, – бормочу я и фальшивым голосом начинаю бодро рассказывать о нашей классной руководительнице, о том, что мы зовем ее Любочкой, и не слушаю сам себя, пока говорю.

Дома я застаю Ларису Дмитриевну в коридоре в тот момент, когда она пытается сесть на корточки перед дверью в комнату Эдика. В руках у нее ящичек с рассадой. Она оставляет ящичек возле двери, выпрямляется и с царственным видом проплывает на кухню. От удивления я иду за ней.

– Да, – говорит Лариса Дмитриевна так, как будто это все объясняет.

Я не понимаю.

– А Эдик-то наш! – поясняет она.

И смотрит на меня со значением. Мол, ну ты, Кеша, в курсе. А я не в курсе, поэтому так и стою, уставившись на нее. Эдика она обычно ругает на чем свет стоит. Заочно, потому что их обоюдная нелюбовь так велика, что они стараются не сталкиваться и даже на кухню ходят по очереди.

– Молодец наш Эдик, – говорит Лариса Дмитриевна. – Нашел себе хорошее и полезное дело.

Оказывается, накануне вечером Лариса Дмитриевна, пребывая в плохом расположении духа, выловила Эдика в коридоре, перерезала пути к отступлению, после чего долго и грозно вопрошала, чем именно он занимается. Застигнутый врасплох и не целиком еще отошедший от трипа Эдик с перепугу выдавил честное: «Выращиваю…»

На то, чтобы уточнить, что именно он выращивает, сил у Эдика уже не оставалось, поэтому Лариса Дмитриевна сделала не вполне верный вывод о том, что Эдик заинтересовался таким хорошим и полезным делом, как садоводство. Подобно нашей классной руководительнице, живя в своем, лучшем мире, где все друг другу помогают и переживают друг за друга, Лариса Дмитриевна приняла решение всячески поддерживать Эдиково здоровое начинание, надавала ему кучу полезных советов и даже обещала взять его весной на дачу, оставшуюся от покойного мужа-профессора.

– А что это у тебя в пакете? Пирожки? – с интересом спрашивает Лариса Дмитриевна.

Мне приходится признаться, что да, пирожки. Действительно, два пирожка – маме и мне.

– С творогом! Вкусные, – резюмирует Лариса Дмитриевна, откусывая половину первого пирожка.

Я вздыхаю и протягиваю ей второй.

* * *

Я стою в маленькой каморке, гордо именуемой офисом. За столом сидит толстый дядька, который всем своим видом показывает, что он хозяин этого офиса. У него есть стакан с ручками и карандашами, пепельница, папка с бумагами и мобильник. Все это разложено на столе по прямой линии в порядке уменьшения. Больше ничего на столе нет.

– А лет-то тебе сколько? – спрашивает он.

Я совсем уже заврался. Теперь вот я вру, что чуть ли не на днях четырнадцать будет.

Он кивает и продолжает делать вид, что он очень крупный начальник. Снова кивает и говорит, что я могу приступить с сегодняшнего дня. Я выхожу на улицу в костюме большой желтой курицы в красном фартуке. Мои глаза смотрят на мир через приоткрытый куриный клюв, а руки торчат из дырок в желтом курином животе. Вид у меня просто зверский. Я – страшилище, которое держит в руках пачку листовок с надписью: «Ресторан „Цыпа-Цыпа“». Светит солнце.

* * *

– Ты сегодня вообще вставала? – спрашиваю я.

Мама внимательно изучает трещины на потолке и слегка качает головой. Она расстроена, и я расстроен оттого, что расстроена она. Я кусаю нижнюю губу и думаю, что сказать.

– Был у меня одноклассник, – неожиданно произносит она. – Паша. Павел Владимирович. Так меня любил, не за стихи, – просто. Искал меня потом, уже когда ты родился. Замуж звал. Почему все так жестоко? – спрашивает она, глядя мне в глаза.

Мне становится страшно от этого взгляда.

В дверь звонят. Я вижу в глазок незнакомого мужика двухметрового роста, вид у него самый решительный.

– Вам кого? – спрашиваю я, не открывая на всякий случай дверь.

– Лизавета Белых здесь живет? – спрашивает он.

– Ну, да, – признаю я.

– Мне ее надо.

– Зачем?

– По делу.

– По какому?

Мужик, видимо, думает, что я издеваюсь, и начинает сердиться.

– По поводу собаки.

– У нас нет собаки.

– У меня зато есть! И ее муж мою собаку травмировал! Теперь нужны деньги на лечение!

– У нее нет мужа.

– Так, мальчик, позови немедленно Лизавету Белых!

Лариса Дмитриевна, хоть и пожилая, а слух у нее отменный. Она уже тут как тут, стоит рядом со мной и негодует.

– Открой дверь! – возмущается она.

Таким образом мужик все же прорывается в нашу квартиру. Лариса Дмитриевна заинтересованно смотрит на него.

– Ее нет дома, – говорю я.

В этот же момент мама подает голос из комнаты:

– Кеш, кто там?

– А это не она! – поспешно говорю я.

Какой же я все-таки врун.

Выясняется, что папа, пребывая последнее время в глубоком запое, при помощи друзей оказался накануне вечером у лифта в подъезде, где жила Рита. Заботливые друзья прислонили папу к лифту и ушли по своим делам. Папа поднатужился, нажал кнопку вызова, но, когда лифт открылся, силы покинули папу, и он упал. Половина папы оказалась в кабине лифта, половина – в подъезде.

В таком положении он и заснул. Проснулся папа рано, оттого что сосед по лестничной клетке, который теперь стоял перед нами, возвращался со своей собакой с утренней прогулки. Высказав все, что он думал о моем отце, и понимая, что в лифт ему не зайти, сосед стал подниматься по лестнице. Собака шла за ним и радостно виляла хвостом, – именно хвост и привлек папино внимание. Прикинув, что подняться на пятый этаж самостоятельно вряд ли получится, папа ухватил собаку за задние лапы и скомандовал: