День матери
Шрифт:
– Мам, я же просил. Я на работе, – начинаю я. – Мам, что случилось? Успокойся, все в поря… Звонит в дверь? Не открывай! Позови Эдика!! Его нет?! Я щас буду! Мам, успокойся!!
Огромная желтая курица бежит по улице. Вбегает во двор. Дергает дверь в подъезд, дверь не открывается, потому что курица ввела не тот код в домофоне. Курица в панике.
Возвращающийся с прогулки Эдик тоже хотел зайти в подъезд. Эдик видит курицу и застывает в недоумении.
– Жесть, – говорит Эдик.
Зажмуривается.
– Надо завязывать… – задумчиво говорит Эдик, обращаясь к самому себе.
В костюме я не влезаю в лифт, поэтому бегу на наш этаж по лестнице. В костюме это очень тяжело. Еще не добежав до квартиры, я слышу настойчивые звонки в дверь, сердитые возгласы:
– Ну откройте, нууу!
Перед дверью в нашу квартиру стоит Рита.
– Здравствуйте, – говорю я.
Рита пугается курицы и продолжает жать на звонок.
Еще больше пугается Эдик, который приехал на лифте и обнаружил, что курица, мало того что не является его галлюцинацией, так еще и стоит перед дверью его квартиры и, видимо, собирается в нее войти. Эдик на всякий случай нажимает на кнопку «один» и едет обратно на первый этаж.
– Это я, – говорю я.
Рита смотрит на меня и жмет, и жмет на звонок.
– Это я, Кеша, – говорю я. – Перестаньте.
– Что перестаньте?
– Звонить.
Наконец я догадываюсь снять куриную голову. Рита перестает звонить в дверь.
– Я хочу поговорить с твоей мамой, – говорит она.
– Понятно, – говорю я.
– Она не открывает, – говорит Рита.
– Ну да, – говорю я.
– Но она же дома!
Я киваю.
Рита хватает меня за руку.
– Пожалуйста! Я в отчаянье! – говорит она.
У нее раскрасневшееся заплаканное лицо. Мне становится жаль Риту.
– Подождите здесь, – прошу я.
Рита шмыгает носом.
Я поспешно закрываю за собой дверь. В коридоре на полу сидит мама и плачет.
– Что ей нужно? – слабым голосом спрашивает она.
– Поговорить хочет, – честно отвечаю я.
– Я не могу, – плачет мама.
Я киваю.
– Мам, иди в комнату, – говорю я.
– Не хочу, чтобы она здесь была, – всхлипывает мама.
Я помогаю маме подняться. Это получается с трудом, так как костюм курицы мне очень мешает. Отвожу маму, она ложится на кровать и прячет лицо в подушку. Снимаю костюм, иду на кухню, приношу маме воды и беру со стола феназепам.
– Мам, выпей, – говорю я.
Она не реагирует. Оставляю таблетки с водой на тумбочке и иду обратно на лестницу. Рита сидит на подоконнике и курит.
– Что вы хотели? – спрашиваю я.
– Почему Лиза не хочет со мной говорить? – не понимает Рита. – Она меня ненавидит?
Мне в который раз становится стыдно за маму. А еще обидно, что я снова решаю ее проблемы. И с работы меня, скорее всего, теперь уволят. Смотрю на Риту. Озвучив мысль о том, что мама, по ее мнению, ее ненавидит, она снова начала всхлипывать. Так мы и стоим: одна женщина плачет снаружи, другая – внутри, а посередине я с костюмом курицы в руках. Глубоко вздыхаю и беру себя в руки.
– Мама болеет. Она вас не-не-ненавидит, – медленно проговариваю я.
– Но мне надо с ней поговорить!
Я вздыхаю.
– Ну так поговорите со мной. Пойдемте, мне нужно вернуть костюм, – говорю я.
Рита сейчас кажется совсем не взрослой. Как будто мы ровесники или она даже младше меня. Младше Жени.
– Не плачь, – прибавляю я.
Рита кивает, и мы спускаемся по лестнице в молчании.
Посреди двора стоит Эдик.
– Ты ее видел? – с волнением спрашивает он.
– Кого?
– Курицу…
– Нет.
Эдик с удивлением смотрит на нас, не замечая, что у меня в руках костюм курицы. У меня нет времени – у меня Рита, которая снова собирается плакать, и надо отнести костюм.
По дороге Рита рассказывает мне то, что я, собственно, и так прекрасно знаю, – что жить она так больше не может. Что Леня занимает собой все внешнее и внутреннее пространство, что в голове у него какие-то великие идеи, работать он не может и не хочет и объясняет это тем, что он поэт уровня Пастернака и никак не меньше.
Я иду молча и вспоминаю, как однажды, пару лет назад, папа явился к нам домой со светящимися глазами, крепко обнял маму, и они ушли в нашу комнату, а я остался стоять в коридоре. Я тогда был еще молод и глуп и решил, что все – вот оно счастье, теперь заживем.
Не прошло и получаса, как мама пулей вылетела из комнаты вся в слезах и выгнала папу. Оказывается, он пришел затем, чтобы показать ей новое стихотворение, потому что «только она, как самый близкий и дорогой его сердцу человек, способна понять величие этого стихотворения».
– Рита, – говорю я, когда мы останавливаемся у офиса ресторана «Цыпа-цыпа», – иди домой. Все будет хорошо.
Рита крепко обнимает меня на прощанье, потому что она глупая и не понимает, что, конечно же, хорошо уже ничего не будет. Потом я захожу в офис, и меня увольняют.
Поскольку Эдик отдал нам деньги за комнату, я теперь могу поехать на экскурсию в Пушкинские Горы, чем несказанно радую Любовь Михайловну и огорчаю Володю.
– Украл, что ли? – шепчет он мне в спину.