День обаятельного человека

Шпаликов Геннадий Федорович

— А как же тетя? Ты придешь?

Андрей был уже на лестнице.

— Передай мои соболезнования! Скажи, что я разделяю их горе, — Андрей спускался вниз, — что в этот час я с ними, хотя меня нет буквально, что я зайду в самое ближайшее время... Цветы купи — Голос его уходил все ниже, пока не пропал совсем.

ДЕНЬ

Чудесный был день, прямо надо сказать.

Таких немного бывает среди всех летних дней, а если и случаются такие дни, то нужно относиться к ним с большой нежностью и уважением и стараться, чтобы твое

душевное состояние не шло вразрез с состоянием погоды, природы, с тем белейшим тополиным пухом, который летает по городу, не считаясь ни с потоком машин, ни с тем, что здесь не какая-нибудь усадьба, гдe своды тополей образуют некие тоннели.

Да и какие в Москве тополя, я вас спрашиваю, чтобы этот пух так безбоязненно и гордо влетал в окна домов, реял над шляпами и касался ресниц? Это не те патриархальные деревья, которые, если распилить, обнаружат возраст времени Ледового побоища, а совсем молодые, юные растения, еще не располневшие, стройные, как курсанты, но, между тем, уже обладающие этой странной способностью расточать над городом деревенский аромат и этот пух, появление которого вдруг весело и разом смещает времена года, напоминая об их относительности, о том, что еще будет зима, снегопады, снега, снег, летящий, летающий, столь же белый и ласковый своим прикосновением к лицу, ресницам, губам.

Лето в Москве можно описывать бесконечно, поэтому остановимся, хотя останавливаться не хочется.

Мы у Большого театра. Пусть некоторое, но не слишком продолжительное время

перед нами будут его колонны, серые, прославленные, его кони и колесница, вздыбленные над крышей, весь его величавый фасад, который так убедительно и безоговорочно говорит нам о том, что перед нами действительно Большой театр.

И пусть, исключив все многочисленные звуки улицы, города, все то реальное многозвучие, наполняющее Москву в этом шумном и оживленном месте, звучит для нас хор и отдельные арии и дуэты какой-нибудь прекрасной оперы — хотя бы «Евгения Онегина».

Причем музыка, которая будет звучать на фоне колонн, фасада, стены, высоких театральных дверей с массивными ручками, вот эта музыка — она не должна быть непрерывной, такой, как на представлениях.

Вовсе нет!

Это музыка репетиции, ее ритм, с остановками, с человеческими разговорами, репликами, с постукиванием дирижерской палочки о деревянный пульт, с замечаниями, пусть короткими, за которыми вновь последуют вступление оркестра и голоса певцов, среди которых непременно должен быть услышан и отмечен голос Андрея.

Реальный шум города вернется одновременно с тем, когда Андрей покинет театр и появится на улице.

И вот он уже сидит с приятелем, человеком его лет, может быть, даже чуть постарше его, но в разговоре он явно подчинен Андрею.

Летнее открытое кафе, только тент над ним, но здесь все-таки столы покрыты белыми скатертями, а не тем разноцветным всепобеждающим пластиком.

— Что ты будешь есть? — спрашивает приятель.

— Мясо, салат — все.

— Пить?

— Пить в такую жару! Ты сумасшедший! Вообще старайся как можно меньше пить, особенно на людях. Я никогда не пью на людях. — Андрей расправил накрахмаленную салфетку, вытер лицо. — Дайте три лимона, жим, воды и лед. — Он обращается к официанту. — А ему, — он показал на приятеля, — бутылку водки, и — подогрейте.

Пока официант записывал заказ, Андрей разглядывал сидящих в кафе.

Рядом, за перилами, была улица, и Андрей посмотрел еще и на теx, кто идет по ней мимо.

— Как твоя жена? — спросил приятель. — Я всегда думал, что у вас должна быть масса детей.

— Да? Ну, в общем, так. У меня час времени, поэтому давай не отвлекаться. Я все обдумал: ты должен ехать на целину. Ни в коем случае не отказываться! Напротив: наш патриотический долг, искусство принадлежит народу — ты меня понимаешь? Пока никто не догадался — выступи первым, обрадуйся у всех на глазах, поторжествуй! Думаешь, тебя не заметят? Заметят! Запомнят!

— Я могу быть уверен, что ты меня будешь ждать? — спросил приятель.

— И ты спрашиваешь об этом? Ты — мой единственный аккомпаниатор, друг, опора в пути, эталон вкуса. Все-таки ты загадочный человек!

— Смотри, Устинов, — сказал приятель.

— Только не вздумай приглашать его к нам. — Андрей даже не обернулся. — Ни в коем случае.

— Почему?

— Скажи, что мы ждем кого-то. Что у нас — серьезный разговор, деловой.

— Можно к вам? — У столика стоял высокий человек в светлом костюме. — Привет, Боря, привет, Андрей!

— Видишь ли, мы заняты, — сказал Андрей. — Ты можешь подойти позже?

— Несколько погодя? — усмехнулся Устинов.

— Спустя некоторое время, — сказал Андрей. — У нас деловой разговор.

— А-а, деловые люди. Все у вас дела. Все в делах. Если ваши дела приносят вам деньги, одолжите до зарплаты пятерку? У тебя, конечно, нет с собой? — он спросил Андрея. — Не надо. — Он заметил, что приятель Андрея полез в карман. — Это шутка, юмор. Я хотел вас напугать. — Он махнул рукой, отошел.

— Ну и хам, — сказал Андрей. — Не обращай внимания.

— А вы с ним дружили, — сказал приятель.

— Раньше он был ничего. А теперь выдохся. Всего себя проговорил. Когда я с ним разговариваю, у меня такое ощущение, что время остановилось. Самые страшные люди на свете - это друзья детства и отрочества.

— А что он вообще делает? — спросил приятель.

— Пишет что-то. Да ничего он не напишет. Все у него плохие, все врут. Один он — честный писатель. Остальные — жулики. Все пьесы написали жулики, все книжки напечатали, все стихи, а он, честный писатель, ничего принципиально не пишет, кроме каких-то передач для телевидения.

— Он все-таки неплохой парень.

— Тоже мне профессия! По мне — лучше плохие. Мне неважно, какой ты человек. Лишь бы дело делал. И вообще, знаешь, с определенного возраста дружба переходит в другое качество. Я не могу дружить просто так! И очень хорошо понимаю людей, которые ко мне относятся так же.

— Но я же к тебе так не отношусь.

— Ты — другое дело! Ты — святой человек, прелесть! И я ценю в тебе эти качества, как никто. А ты себя мало ценишь! Я посмотрел, как ты разговариваешь с людьми! Чем ты проще, обходительней, деликатней — тем меньше тебя уважают окружающие. Но хамы всегда в почете. Уж так устроено. Попробуй похамить. Ну, не слишком, в меру. Да у тебя и не получится слишком!