День обаятельного человека
Шрифт:
— Правда — неправда! Кто знает, что лучше. И вообще, что такое правда? Ты знаешь сама?
— Ты мне так говорил, что я тебе верила.
— Правда, которую ты сказала сегодня по телефону, повлечет за собой новую ложь, — говорил Андрей. — Какая же это правда, если из нее вытекает ложь? Знаешь, правда тоже редко бывает чистой. У нее всегда есть свои цели, как и у лжи. Правдивые люди в своем чистом виде всегда выглядят как дураки, но они — исключение, хотя мне лично они подозрительны; человек, который говорит сразу правду, имеет на этот счет свои соображения. Но зачем тебе, чистой и хорошей девочке, вмешиваться в это? Почему нельзя любить просто, не доставляя никому хлопот и беспокойств? Почему я, взрослый человек,
— Да. — Она прижалась к нему.
— Ну вот и хорошо.
— Если ты умрешь, на твоей могиле напишут: «Расстрелян за обаяние».
Как высоко они стояли!
Этот балкон, обдуваемый ветром справа, и слева, и снизу, от реки, и от высоты, был освещен заходящим солнцем, а пара, обнявшаяся на нем, представлялась издали, если ее могли видеть как некая идиллия, как что-то, что не бывает каждый день: кому в голову придет мысль днем целоваться на балконе при полном свете и так долго, что... А, впрочем, я только пишу, как это было тогда, не обобщая вовсе: мало ли что бывает!
ВЕЧЕР
Семья собралась в большой комнате, которая принадлежала покойной тете.
Квартира, судя по этой комнате, была огромна, и здесь жили не первый год, и во всем уже был свой определенный уклад большой интеллигентной семьи, которая разрасталась, конечно, принимая в себя новых членов, а все-таки осталась в своей основе прежней.
Человек двадцать, одетых по случаю похорон в темные костюмы и темные платья, стояли полукругом перед портретом покойной тети, а портрет был очень молодой, и девушка, изображенная на нем, хотя она и жила тогда в начале века, но своей прической, выражением лица, улыбкой и чем-то еще, чему трудно найти определение, была совершенно похожа на тех девушек, которых мы видим каждый день.
Люди стояли молча перед портретом, отдавая долг этой женщине, вспоминая в эти минуты о ней живой, о том, какая она была тогда и позже, и в последние годы, а если кто-то и думал о другом, то в этом не было большой беды, ибо был уже поздний час, и уже все вернулись с похорон, и должны были отправиться к столу, за которым происходит вначале поминовение усопшей, а потом уже просто ужин в память о той, кого нет за столом.
Вера стояла среди родственников, глядя на портрет тети, и то ли на нее подействовали события сегодняшнего дня, то ли все это соединилось вместе, но лицо ее выделялось среди других какой-то внутренней, взрослой печалью.
Она была одета в темное закрытое платье, которое очень шло ей и делало ее юной, и придавало ее лицу одухотворенность, строгость — я бы сказал, — и вообще на нее обращали внимание, потому что нельзя же слишком долго предаваться скорби, тем более, что рядом стоит такая девушка, которая хотя сейчас и полна печальных мыслей — и это естественно! — Но пройдет некоторое время — и она вновь оживет для жизни, для разговоров об ином, о чем-то не потустороннем, а скорее — постороннем, несерьезном и славном, что и составляет существо молодой жизни.
Андрей прошел в раскрытую дверь и, не встретив ни одного человека, направился по коридору в комнату, где стояли все, соединившись в скорбном молчании.
Его появление не должно быть замечено вначале, и его голос, прозвучавший неожиданно, должен полностью соответствовать печали и торжественности минуты. Никто не должен удивиться его появлению, посчитав это за должное, как и все, что он будет делать дальше, тоже должно вызвать общее воодушевление и все то, что должны вызывать поступки, совершаемые к месту.
Андрей сразу же увидел профиль Веры, обращенный как-то в сторону, грустный и в то же время беспомощный, но, не подавая даже вида, что он заметил ее и как-то оценил ее состояние и свою вину перед ней, он прошел вежливо, но требовательно в первые ряды и, сделав паузу, совсем короткую, сказал голосом твердым и значительным:
— Перед памятью этой женщины, этого человека, которого я любил, я хочу сделать единственное, что я могу сделать, и уже не для нее, а для вас, но помня о ней и обращаясь к ней. Я спою любимый романс Александры Ивановны.
Все послушно расступились, и Андрей прошел к роялю, стоявшему в глубине комнаты, за которым все это время сидел пожилой человек, игравший Скрябина, Чайковского и еще многое.
Человек этот встал, ожидая, что скажет ему Андрей.
Андрей наклонился и что-то сказал ему.
Взгляды всех присутствующих и Веры в их числе были обращены к Андрею, но он — мягким и одновременно повелительным движением руки — заставил присутствующих повернуться к портрету тети. Повернулась и Вера.
Последовала пауза.
Наконец, первые аккорды — и Андрей запел. То, что он пел было само по себе, вне его исполнения, прекрасно.
Слова, которые он произносил, были начертаны не так уж давно, но все-таки давно, а действие их было безошибочным, они трогали не так, как трогают слова песни, а как трогает трагедия и талант.
Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, И звезда с звездою говорит. В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом... Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чем? Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть! Но не тем холодным сном могилы... Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь; Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел, Надо мной чтоб, вечно зеленея, Темный дуб склонялся и шумел.Андрей пел, и его мысли и взгляд были сосредоточены не на портрете тетушки, конечно, хотя все, кто был в этой комнате, поддались настроению этой песни и видели только это девичье лицо начала века, и ничего более, но Андрей смотрел только на волосы Веры, собранные на затылке в светлый пучок, на ее шею, плечи, спину.
Он смотрел на нее, когда пел эту песню, и пел только для нее, и ни для кого больше.
Все стояли к нему спиной, обращенные к портрету, и Вера была в их числе.
Андрею немыслимо хотелось, чтобы она повернула голову, посмотрела на него, и уже в этом была бы победа его искусства надо всем, что между ними произошло, хотя и произошло немногое, но ради своего спокойствия он не хотел и этого, малого; хотел, чтобы все было как раньше, ибо видел в этой неизменности своей жизни счастье, и судьбу, и единственный способ жить без тревог.