День перед прощанием

Сэлинджер Джером Дэвид

Бэйб с удовольствием слушал их разговор. Он знал, что Винсент найдет подход к Мэтги.

– Жуткие отметки, - фыркнула Мэтги.

– Ну ладно, если уж ты такая умная, - сказал Винсент.
– Если А имеет три яблока, а В уезжает в три часа, то сколько времени понадобится С, чтобы пройти на веслах пять тысяч миль против течения, на север вдоль берегов Чили? Не подсказывайте, сержант..

– Пошли наверх, - сказал Бэйб, хлопая его по спине.
– Привет, мама! Он говорит, что у тебя свинцовый торт.

– А сам съел два куска.

– Где твои чемоданы?
– спросил Бэйб гостя.

– Наверху, мои. родные. [80]

Винсент

поднимался по лестнице следом за Бэйбом.

– Мне сказали, что вы писатель, Винсент!
– окликнула его миссис Глэдуоллер, пока они поднимались наверх.

Винсент перегнулся через перила.

– Нет, нет, я оперный певец, миссис Глэдуоллер. Я привез с собой все ноты, так что можете радоваться.

– Вы тот самый человек, который сочиняет "Я - Лидия Мур"?
– спросила его Мэтги.

– Я сам и есть Лидия Мур. А усы я приклеил.

– Ну как там в Нью-Йорке, Вине?
– спросил Бэйб, когда они курили, устроившись в его комнате.

– Почему ты в штатском, сержант?

– Да я заряжался. Катался с Мэтги на санках. Правда-правда. Так как там в Нью-Йорке?

– Нет больше конки. Они убрали с улиц конную железную дорогу, не успел я уйти в армию.
– Винсент поднял с пола книгу и стал рассматривать обложку.
– Книги, - презрительно протянул он.
– Читал я их все. Стэндиш, Элджер, Ник Картер. Эта книжная писанина - не в коня корм. Запомни это, дружочек.

– Идет. Ну а как все-таки в Нью-Йорке?

– Ничего хорошего, сержант. Холден пропал без вести. Письмо пришло, когда я был дома.

– Не может быть!
– сказал Бэйб, снимая ноги со стола.

– Может, - сказал Винсент. Он делал вид, что просматривает книгу, которую держал в руке.
– Я обычно отыскивал его в молодежном клубе у старого Джо на углу Восемнадцатой и Третьей в Нью-Йорке. Пивной бар для ребятишек из колледжей и приготовишек. Я шел прямо туда его разыскивать, когда он приезжал домой на рождественские и пасхальные каникулы. Я таскал за собой свою девушку,, повсюду искал его, и всегда находил где-то в глубине - самого шумного, самого надрызгавшегося щенка во всем заведении. Он всегда пил виски, хотя остальные ребята пили только пиво. Я говорил ему: "Ты в порядке, кретин ты этакий? Домой хочешь? Деньги нужны?" А он отвечал: "Не-е. Ничего мне не нужно. Ничего не нужно, Вине. Привет, друг. Привет. А кто эта крошка?" Я тут же уходил, но потом всегда за него волновался. Когда он летом каждый раз бросал свои мокрые трусы внизу, возле лестницы, комком, вместо того, чтобы вешать на веревку для белья, я всегда подбирал их, потому что в его годы сам был точь-в-точь такой.

Винсент захлопнул книгу. Картинным жестом он извлек из нагрудного кармана миниатюрную пилку и занялся ногтями. [81]

– Твой отец выгоняет гостей из-за стола, если у них грязные ногти?

– Да.

– Он что преподает? Ты мне говорил, но я позабыл.

– Биологию... Сколько ему было лет, Винсент?

– Двадцать.

– На девять меньше, чем тебе, - зачем-то подсчитал Бэйб.
– А твои родители знают, что ты на следующей неделе отплываешь?

– Нет, - сказал Винсент.
– А твои?

– Нет. Я, наверно, сообщу им утром, перед отходом поезда. Особенно трудно сказать маме. При ней даже нельзя произносить слово "ружье", она туг же начинает плакать.

– Ты хорошо провел время, Бэйб?
– серьезно спросил Винсент.

– Да, очень, - ответил Бэйб.
– Курево за спиной.

Винсент протянул руку за сигаретой.

–

Часто виделся с Фрэнсис?
– спросил он.

– Да. Она чудесная. Вине. Мои ее не любят, но для меня она просто чудо.

– Может быть, тебе надо было на ней жениться, - сказал Винсент. И вдруг его словно прорвало: - Ему даже двадцати не было, Бэйб! Только через месяц... Я так рвусь воевать, что места себе найти не могу. Смешно, а? Я записной трусишка. Всю жизнь я уклонялся даже от кулачных потасовок, всегда умел отболтаться. А теперь я хочу стрелять в людей. Что ты об этом скажешь?

С минуту Бэйб не говорил ничего. Потом сказал:

– А ты хорошо жил, то есть до того, как пришло это письмо?

– Нет. Никакой жизни у меня вообще не было после двадцати пяти. Надо было жениться в двадцать пять. Стар я стал для того, чтобы болтать в барах да целоваться с полузнакомыми девицами в такси.

– А Хелен ты хоть раз видел?
– спросил Бэйб.

– Нет. Насколько я понял, она и джентльмен, за которого она вышла замуж, ожидают маленького незнакомца.

– Мило, - сухо заметил Бэйб.

Винсент улыбнулся.

– Я рад тебя видеть, Бэйб. Спасибо, что ты меня пригласил. Солдатам, особенно друзьям, как мы, в наши дни надо держаться вместе. Со штатскими у нас больше нет ничего общего. Они не знают того, что знаем мы, а мы уже отвыкли от того, что они знают. Так что ничего у нас с ними не вытанцовывается.

Бэйб кивнул и медленно затянулся сигаретой.

– Я и понятия не имел о дружбе, пока в армию не попал. А ты, Вине? [82]

– Ни малейшего.

Голос миссис Глэдуоллер звонко разнесся по лестнице и по комнате:

– Бэйб! Отец вернулся! Обедать!

Они встали.

Когда обед кончился, профессор Глэдуоллер начал рассказывать Винсенту о прошлой войне. Винсент, сын лицедея, слушал его с выражением хорошего актера, вынужденного играть со звездой. Бэйб сидел, откинувшись на спинку, созерцая огонек своей сигареты и время от времени отхлебывая кофе. Миссис Глэдуоллер не сводила с него глаз. Не обращая внимания на мужа, она всматривалась в лицо сына, вспоминая то лето, когда оно стадо худым, сумрачным и напряженным. Оно казалось ей лучшим лицом на свете. Оно не могло сравниться по красоте с отцовским, но в их семье не было лица замечательней. Мэтти забралась под стол и принялась развязывать шнурки на ботинках Винсента. Он делал вид, что ничего не замечает.

– Окопные вши, - веско сказал профессор Глэдуоллер.
– Куда ни взглянешь - везде вши.

– Прошу тебя, Джек, - машинально заметила миссис Глэдуоллер.
– За столом.

– Куда ни взглянешь, - повторил ее муж; - Житья от них не было.

– Досаждали они вам, наверное, - сказал Винсент.

Бэйба раздражало, что Винсенту приходится подыгрывать отцу, и он вдруг заговорил:

– Папа, я не собираюсь читать проповедь, но иногда ты говоришь о прошлой войне, как и все твои однокашники, будто это была мужественная игра, которая помогла обществу в ваши дни разобраться, кто мальчишка, а кто настоящий мужчина. Я не хочу придираться, но вы, солдаты прошлой войны, все в один голос твердите, что война - это сущий ад, и все же, как бы это сказать, чувствуется, что вы задираете нос из-за того, что в ней участвовали. Мне кажется, что немецкие солдаты после прошлой войны тоже, должно быть, вели такие же разговоры, и когда Гитлер развязал нынешнюю войну, все младшее поколение в Германии рвалось доказать, что они не хуже, если не лучше, отцов.