День пирайи (Павел II, Том 2)
Шрифт:
В брюхе у него тем временем было сонное царство. Рампаль деликатно включил запись Аллы Пугачевой, тот самый спиричуэл насчет того, что, мол, если очень стараться, то все равно еще неизвестно чего выйдет. После этого, под устроенным для пущего колорита балдахином, в который Рампаль напустил немного тараканов из старого гостиничного запаса, чтоб императрице после Алтая чистоплюйства не предъявлять, раздалось шебуршание, урчание и бурчание, и Рампаль предложил Джеймсу быстро одеться. Аккуратно выглаженный костюм разведчика лежал на стуле, а любовно регенерированное платьице Кати — то самое, в котором оборотень последний раз видел ее в Свердловске — висело на плечиках рядом. Отношения у пассажиров, кажется, были уже вполне выяснены, и страшные алтайские переживания превратились для возможной императрицы в развеявшийся сон. Она сбивчиво начала пересказывать свои приключения Роману Денисовичу, еще не досушив волосы, да так и не досказала, не до воспоминаний ей стало. Из приключений вынесла она мораль, что мужиков на свете нет совсем, даже кто по шесть раз в день хочет, тот все равно еще не летает. Ну, Джеймс-то, конечно, летать умел, чего другого…
Проснулась Катя с большим трудом, от мощного стереофонического вопля насчет того, что вы, мол, в восьмом ряду, в восьмом ряду, в восьмом ряду, — и Катя долго не могла понять, чего это ради она в восьмом ряду, когда, наоборот, наконец-то в нормальной постели. Джеймс просунул голову под полог и ласково сказал:
— Помочь ли с туалетом, ваше… глубокоуважение?
Катя фыркнула и задернула полог. Шутник! Все ей было непонятно. Но пьянило сознание, что алтайский кошмар кончился, поэтому на всякий случай решила не выяснять, куда это ее на таком удобном самолете везут, или же это подводная лодка? Неужели в томский краеведческий музей? Ну, однако же, мощная организация! И платье кто отгладил? Неужели Роман Денисович? Нет, есть все-таки на свете мужчины, и справедливость есть, и Бог есть, кажется!
На аэродроме тем временем выстроилось что-то в самом деле похожее на почетный караул: человек шестьдесят или восемьдесят, все на одно лицо, со сломанными носами и расплющенными ушами, коренастые, широкогрудые и мрачно глядящие исподлобья, к тому же все в штатском. Из-за похорон вождя даже всесильный Ливерий, уже два часа ошивавшийся в аэропорту, — его-то служба слежения упредила о прилете императрицы даже раньше, чем Шелковникова, солдат выставить в почетный караул не мог, поэтому вместо солдат пришлось выставить своих собственных телохранителей, притом всех сразу. Когда на взлетное поле выкатил черный ЗИЛ Шелковникова, в первую минуту будущему канцлеру показалось, что престарелый Ливерий ошибся и по маразму вместо почетного караула поставил шестьдесят горилл из зоопарка. Потом понял, что в зоопарке столько нет, и подивился запасливости военного министра. У него самого телохранителей было вдвое меньше, и такого внешнего единства он из них составить бы не взялся. У конца караула стоял высокий и сгорбленный Ливерий Устинович. Этот человек был Шелковникову очень удобен: восьмидесятилетний маршал Советского Союза был настолько еще полон жизни, что не просто крепко держался за ее мелкие радости в виде мальчиков и девочек, но с каждым годом расширял свои интересы в этой области, денег ему хронически не хватало, одни девочки с острова Бали вон в какую копеечку влетают. Вообще Ливерий человеком был серьезным, он, несомненно, собирался еще пожить при новом строе на широкую ногу. Одно было плохо: совершенно нельзя было на него рассчитывать в смысле армии. Вот мальчиков там зеленоглазых, девочек оливковых, этого у него было в количестве: чтоб сколько душеньке угодно. А настоящая армия, кажется, хоть и не вся, но отчасти была в руках его проклятого заместителя. Так что рано еще кричать «ура». Почетный караул, однако, это самое «ура» уже рявкнул: из брюха стальной сигары опустилось нечто вроде длинной ложки, только розовое до неприличия, и на изогнутом конце этой ложки виднелись двое: женщина и мужчина. Супруга императора Павла Второго, кажется, была доставлена в Москву хотя бы в относительной сохранности.
О том, что сегодня нужно это чудо-юдо встречать с почетным караулом сообщил прорезавшийся недавно на связи после двадцатилетнего молчания друг молодости — генерал Хрященко. Бедный Артемий, конечно, вконец оторвался от жизни, он через болгарских товарищей — которых по неведению считал чехословацкими — передал, что секретный американский дириозавр необходимо обезвредить, так как его засылка в воздушное пространство Советского Союза служит провокационным целям реставрации отжившего царского режима. Ну, получив такую новость, Шелковников с сожалением осмотрел приготовленную для коронации новую форму с эполетами, — надевать ее пока что было неуместно, — связался с Ливерием и выяснил через короткое время, что на борту этого самого неизвестного дирижабля с шестью ногами в Москву должна прибыть будущая, не дай Господи, императрица, с приставленным к ней, кажется, ведомством Ливерия, провожатым. Втиснулся генерал в машину и с неохотой поехал в Шереметьево. То ли нужна эта самая Екатерина, то ли вовсе нет? Спросить было не у кого, Абрикосов уже не изъяснялся ни на каком. Но на всякий случай максимальный минимум почестей оказать полагалось. А то наживешь еще осложнения во внешней политике, баба-то немка, хоть и алтайско-волжская. Нет бы царю на русской женщине жениться! Как хорошо, когда жена у тебя русская! — подумал Шелковников о своей собственной Елене. Правда, последнее время она занималась чем-то непонятным. Как донесли генералу, она в своих заграницах открыла тотализатор по поводу перемен в советском правительстве и вообще в СССР, усиленно распускала слух, что Старшие Романовы слабоваты, к власти не пройдут, особенно этот Павел Второй, — и принимала ставки один к четырем. Зачем ей это? Ох, непонятны деяния твоей жены, Георгий, одно хорошо, что за все долгие годы ничем, кроме добра, они не оборачивались. Так что и копаться в них не надо. Георгий Давыдович со вздохом вынул из портсигара бутерброд и меланхолично его сжевал.
Особенно нехорошо было то, что аэродромную встречу Шелковников организовал на свой страх и риск. Павел встречать свою невенчанную советскую жену наотрез отказался. Понять его тоже можно, зачем ему жена, когда ему и так из НЗ бабу высший сорт выдали? Но законную-то зачем в шею гнать, зачем большую политику осложнять? На свой опять-таки страх и риск Шелковников отвел для этой самой Кати недурную дачу, из числа своих собственных, под Лопасней, нынешним Чеховым; на даче этой генерал никогда не бывал, как и на двух десятках подобных же, но знал, оборудована там особенно сауна, круглая, масонская, стенки в ней зеркальные. Этот тип, которого послали к возможной императрице сопровождающим, а по документам так и вовсе учителем русского языка, он, кажется, должен был ее временно от императора отвлечь. Сухоплещенко подтвердил, что это большой специалист по женщинам. Вот пусть и расхлебывает. В круглой сауне с зеркалами — все условия, можно сказать, авось дело выйдет расхлебабельное.
Императрица и седеющий красавец спустились с лодочки, Ливерий и Шелковников приветствовали их братскими лобзаниями. Шелковников отметил, что бабочка ничего, только мылом от нее пахнет и вся в засосах. Специалист поработал на совесть, ничего не скажешь. Пусть и дальше в том же духе действует (Джеймс имел именно такую инструкцию, в результате ее скрупулезного исполнения у Кати, чуть только она в сумке дириозавра в большое зеркало посмотрелась, появилась мысль, что в таком виде Павлу на глаза показываться нельзя — не приведи Господи). Ливерий сказал несколько прочувствованных слов о том, как он рад приветствовать Екатерину Васильевну на древней московской земле. Еще раз облобызал ее, хотя она для него была весьма стара, с немного большим удовольствием облобызал типа, которого шелковниковское, кажется, ведомство к ней приставило. Потом его под локти провел вдоль почетного караула, небольшой оркестр лихо грянул старинный марш композитора Агапкина, кажется, или не его, но все равно — «Прощание славянки». В общем, правильно марш выбрали — «Боже, царя храни» играть еще рано. Да ведь и с гимном вопрос еще не решен, Боже, сколько всего еще не сделано! Хотя почему — «Прощание славянки», ведь то, что сейчас происходит — это скорее встреча немки… Наконец официальная часть закончилась. Катю и Джеймса пихнули в специально для них заготовленный ЗИЛ и услали в зеркальную сауну. Ливерий отправился стоять в почетном карауле, — вождя как-никак еще не упокоили, — а Шелковников поехал домой. Чувствовал он себя усталым и неуверенным. Какого черта он встречал эту бабу? Станет Павел с ней по новой сходиться, как же… С тоской подумал Шелковников, что и с еще одной бабой очень скоро возиться предстоит. Группа, изучавшая родственников Павла и готовившая на них всякие досье вплоть до инфарктных фабул, наконец-то отыскала в городе Керчи немолодую мать-одиночку по имени Алевтина Туроверова, сынок которой носил очень многозначительное имя Иван Павлович Романов, ходил в девятый класс русской школы и очень неохотно был признан Павлом в качестве незаконного сына. Таковую Алевтину должны были доставить в Москву в ближайшие сорок восемь часов, и для нее уже приготовлена была другая дача Шелковникова, под Егорьевском. Если так дальше пойдет, то дач-то хватит ли на всех? А, плевать, можно будет кого-нибудь инфарктировать, если не хватит.
Одно, конечно, хорошо: вождь помер в срок, не зажился. А Заобский, попавший в новые вожди, уже тоже получил первых пол-инфаркта, даже в почетном карауле еле-еле отстоял, а сейчас полеживал себе в Кремлевке, где за жизнь его можно было вполне поручиться — в отрицательном смысле, потому что вторые полфабулы предъявят ему по первому сигналу, подкузьмили беднягу дочки-матери, тоже мне, Монтеня по-древнееврейски начитался. Нет, и вправду хорошая вещь инфаркт. У кого там сыночка в Лондоне за ножку, у кого дочку в Лас-Вегасе за место более существенное, у кого сестру жены в Чикаго за вымя — вот, глядишь, и все тип-топ. Вправду хорошая вещь. Скорей бы уж монархия была, надоело в заместителях ходить. «Канцлер Шелковников», — произнес про себя генерал то, что через полгода хотел услышать из уст государя, хорошо бы сразу после коронации. На душе потеплело. Тогда генерал ткнул в спину сидящего на переднем сиденьи Сухоплещенко и тот выдал ему бутерброд с красной икрой из запасного портсигара — свои генерал уже все съел.
Тем временем на аэродроме все еще стоял везлеевский почетный караул и оставались еще кое-какие приближенные Шелковникова, кому волей-неволей пришлось вызывать ремонтные бригады: дириозавр стоял на пяти опорах, шестая явно нуждалась в ремонте, а пять неповрежденных как-то подозрительно были утоплены в бетон под тяжестью исполина. Никто не воспринимал его как живое существо, и было это дириозавру очень обидно. Несколько раз подъезжали и уезжали прочь пожарные машины, ничего тут не горело, а трапов высотой в двести метров еще не имелось, короче, без собственного желания дириозавра добраться до его брюха и прижатой к нему шестой ноги не было возможности. И вот после третьей пожарной неудачи зажужжало что-то в воздухе, и приземлилось прямо под брюхо ящеру. Сокольник Ильич Хиврин сумел-таки посадить строптивую пилу. И незамедлительно сгрузил порядком надоевшего ему бесконечными обмороками пассажира. К месту его посадки быстро подрулил открытый «газик». Когда Миша Синельский, все еще в проклятой канге-колодке на ногах, открыл глаза, он увидел над собой на фоне синего весеннего неба и серебристо-стального брюха дириозавра — склонившееся бледное, сосредоточенное, такое чрезвычайно знакомое лицо.
— Капитан Синельский… прибыл в ваше распоряжение, — прохрипел простуженный Миша, пытаясь встать. Аракелян, впрочем, узнал своего незадачливого подчиненного, которого уже много месяцев подозревал в дезертирстве и других гнусных делах.
— Сам прибыл? — спросил полковник, недоверчиво глядя на колодку.
— Служу Советскому Союзу! — невпопад выпалил Миша и попробовал встать. Ноги его не удержали, он повалился на полковника. Тот брезгливо отодвинулся, и Миша рухнул прямо на руки гориллам из подоспевшего караула.
— Это мы посмотрим — кому ты служишь, — процедил Аракелян сквозь зубы и бросил охране: — унести!
Дириозавр тем временем окончательно обиделся на полное отсутствие врачебной помощи, да и просто на невнимание к себе. С трудом распрямив пришибленную ногу, он медленно поднялся на задние конечности и нацелился в зенит. Он их пожалел, он не хотел показывать им вертикальную посадку. Ну, так они увидят вертикальный взлет!
Ударил ветер, и сверкающая на солнце стальная сигара оторвалась от земли. Зачарованные радары успели отметить лишь то, как медленно всплыл и стал удаляться от Москвы в юго-западном направлении секретный дириозавр. И никто не уследил, как вслед за ним оторвалась от поверхности аэродрома маленькая вибрирующая козявка. Никакого приказа их преследовать никто не имел, обстреливать — тем более. Счастливый, разгрузившийся от пассажиров Рампаль имел теперь право немного полетать на воле. Его верная рыбка-лоцман, тоже избавившаяся от лишнего груза, конечно, расстаться со своей бронированной любовью не могла и последовала тем же курсом. Выйти из образа дириозавра Рампалю было далеко не просто, да и приказа пока не было, напротив, имелось предсказание, что в этом облике он пробудет довольно долго.