День пули
Шрифт:
Короче, когда “паккард” стоял на аллее, мы подкрадывались туда, надеясь взобраться на подножку и не быть пойманными. Увы, нам ни разу не удалось этого сделать. Казалось, за автомобилем ведется постоянное наблюдение самим мистером Роузом или кем-то, кто жил на втором этаже гаража. Стоило нам пройти лишь несколько ярдов по аллее, как в доме или в гараже открывалось окно и хриплый голос обрушивал на нас потоки угроз. После чего мы убегали задравши хвост и прятались.
Однако не всегда. Когда мы увидели автомобиль в первый раз, мы оказались около него совершенно случайно, испытывая чувство благонамеренных соседей, и совсем не поняли, чем заслужили такие
Игги попробовал вырваться, но не смог.
— Отцепитесь от меня! — крикнул он высоким испуганным голосом. — Мы ничего не собирались делать с вашей развалиной. Отцепитесь от меня, а то я пожалуюсь отцу. Тогда посмотрите, что будет!
Кажется, это не произвело на мистера Роуза никакого впечатления. Он тряс Игги взад-вперед, что было совсем нетрудно, так как Игги был мал и тщедушен даже для своего возраста; а я в это время стоял окаменев от ужаса.
В нашей округе были чудаки, которые гонялись за нами, стоило нам поднять шум рядом с их домом, но никто из них не обращался с нами, как мистер Роуз. Помню, у меня возникла смутная догадка: это потому, что он новичок и не знает еще, как принято здесь вести себя. Сейчас, возвращаясь к прошлому, я думаю, что был на удивление близок к истине.
Но какой бы ни была настоящая причина бури, которую он поднял, этой бури было достаточно, чтобы Игги заорал благим матом и чтобы мы впредь приближались к “паккарду” осторожно. Притягательность автомобиля была сильнее любых угроз, и, если вдруг мы вступали во владения мистера Роуза, чувствовали себя кроликами, пересекающими поле в охотничий сезон. И должен сказать, нам везло.
Рассказывая это, я менее всего хочу создать впечатление, что мы были бедовыми детьми. Что касается меня, то я, познакомившись с буквой закона, довольно рано понял, что для добродушного, миролюбивого и медлительного увальня, каким я тогда был, самое лучшее — это не лезть на рожон, а вовремя остановиться. Недостатками Игги было безрассудство и ясные высокие устремления. Он был словно ртуть — всегда в движении и полон озорства.
И к тому же он был очень неглуп. В те времена в школе подводили итог успеваемости за неделю, и ученики занимали места в классе соответственно их успехам. Лучшие рассаживались на первом ряду, кто похуже — на втором, и так далее. Думаю, что лучшей иллюстрацией характера Игги было то, что его место могло оказаться на любом из шести рядов. Большинство из нас в конце недели не передвигалось далее, чем на один ряд. Игги вдруг отбрасывало с первого ряда на презренный шестой, но потом — в следующую пятницу — он снова занимал место в первом ряду. Понятно, что до мистера Ковака долетали дурные вести и он принимал меры.
Однако обходился без физического воздействия. Я однажды спросил об этом у Игги и он ответил: “Нет, он меня не лупит, но такое сказанет, что челюсть отвиснет, — в общем, сам понимаешь..."
Но я не понимал, потому что, помнится, я в основном разделял чувство Игги по отношению к его отцу — пылкое поклонение. Начать с того, что большинство наших папаш, как говорили в Бат-Бич, “работали в городе”, а это означало, что шесть раз в неделю они садились в метро на станции “Восемнадцатая авеню” и добирались до своих рабочих столов на Манхэттене. А мистер Ковак в отличие от них служил кондуктором троллейбуса, ходившего вдоль Бат-авеню. В фуражке и голубой униформе с блестящими пуговицами, он был фигурой могущественной и импозантной.
Троллейбусы,
И еще, большинство наших папаш — по крайней мере достигнув моего нынешнего возраста — не отличались спортивностью, а мистер Ковак был потрясающим игроком в бейсбол. В каждое погожее воскресенье после полудня в маленьком парке близ бухты состязались сборные команды, где парни нашей округи разыгрывали на бейсбольном поле девять подач, и мистер Ковак блистал всякий раз. И я, и Игги считали, что он может подавать не хуже Вэнса и отбивать мяч не хуже Зэка Уита, а большего и желать было нельзя. Видеть Игги, когда его отец был в заглавной роли, — это было нечто! Каждый раз во время подачи он сидел, кусая ногти, и, если мистер Ковак бросался на мяч, Игги вскакивал и кричал так громко, что вам казалось: у вас оторвется голова.
После окончания игры мы обрушивали на нашу команду град рукоплесканий, а игроки рассаживались на лавочки и обсуждали игру.
Игги был тенью отца, он бродил за ним по пятам, пожирая влюбленными глазами. Я и сам вертелся неподалеку, но, поскольку я не мог заявить о своих правах, как Игги, я дружественно соблюдал положенную дистанцию.
И когда вечером я возвращался домой, мне казалось, что мой отец, сидящий по своему обыкновению на крыльце среди разбросанных листков воскресной газеты, смотрит на меня ужасно грустно.
Я был ошеломлен, когда впервые услышал, что должен покинуть все это и что наша семья намерена перебраться из Бруклина на Манхэттен.
Манхэттен — место, где обыкновенно в субботний полдень ты, одетый во все лучшее, отправляешься с мамой за покупками в магазин Уэнамакерса или Мэйси или, если повезет, идешь с отцом на ипподром или в Музей естественной истории. Манхэттен не внушал сомнений в качестве достойного места для жительства.
Однако дни летели, и мои чувства изменились — возникло тревожное возбуждение. В конце концов, ведь я должен был совершить что-то поистине героическое, устремляясь в Неизвестность, а то, как мальчишки нашего квартала говорили со мной об этом, окружало нашу семью романтическим ореолом.
Однако все это не имело значения в день накануне отъезда. Наш дом выглядел странно: вещи запакованы и увязаны, мать с отцом в раздражении. Осознание неизбежных перемен — я впервые в жизни переезжал из одного дома в другой — пугало меня до оцепенения.
Именно в таком настроении, рано поужинав, я проник сквозь дыру в заборе, отделяющем наши задворки от Коваков, и уселся на ступени перед их дверью на кухню. Игги вышел и сел рядом. Он, кажется, догадывался о моих чувствах, и они определенно его обеспокоили.
— Господи, не будь ребенком, — сказал он, — это колоссально — жить в центре. Представь — чего ты там только не увидишь.
Я ответил, что там я ничего не хочу видеть.
— Дело хозяйское, — сказал он, — хочешь почитать что-нибудь интересненькое? У меня есть новые книжки о Тарзане и “Мальчик вступает в союз в Ютландии”. Выбирай, я почитаю, что останется.
Это было сверхблагородное предложение, но я ответил, что читать мне что-то не хочется.
— Что толку сидеть и хандрить, — заметил он резонно. — Давай займемся чем-нибудь! Что бы ты хотел сделать?