День рассеяния
Шрифт:
Король колебался: уйти от Мальборка, согласиться на скромный мир — означало спасти Орден, взять Мальборк — конец Ордену навсегда. Конечно, когда начинали войну, о большем, чем предлагал сейчас Плауэн, не мечталось, но и победы такой не предвидели. Обстоятельства изменились — иной должен быть мир. Удовольствоваться тем, что дают, если можно получить все,— простится ли ему такая ошибка? Он спросил, что думает Витовт. Великий князь предлагал согласиться. В ответ послышалось ворчание панов, что князь Александр свои Жмудь и Судавы получает, а больше ему и не положено, у него за польские дела и успехи голова не болит. Ему Крулевец, Бальгу, Бранденбург отбивать надо у крыжаков, а нам наши замки, где мы наместниками или державцами, выходит, назад возвращать. Надержались неделю, понаместничали пять дней — хватит, откатывайся, пусть недорезанные приходят, садятся силу нагуливать, через год вновь под Грюнвальд идти? И король думал так же: с крыжаками мир непрочен, они не мирные, отлежатся, отожрутся и опять за меч. Вечное благодарение обещает! Знаем мы это благодарение — звездышем в лоб! Да что ж мы, себе
— Ответь свеценскому комтуру так,— сказал Ягайла маршалку,— То, что он нам отдает, мы уже имеем, и благодарить его нам причины ист. Но если он сдает Мальборк и остальные земли, которые упорствуют смириться, то я не откажу Ордену в подобающем возмещении.
Генрих фон Плауэн, узнав королевский ответ, удивился:
— Неужто это окончательное решение?
— Бесповоротное! — ответил Брезинский.
— Ну что ж,— нахмурился комтур,— я надеялся, что ко« роль примет справедливые условия. Он не желает — дело его. Передай королю, рыцарь, что я не покину замок. Полагаясь на помощь всемогущего бога и заступничество нашей покровительницы блаженной девы Марии, мы защитим Мальборк и не допустим уничтожения нашего Ордена.
— Все в руках божьих! — ответил маршалок.
Через считанные минуты все польские, русские и литовские бомбарды обрушили на замки лавину камней. Били весь день, не жалея пороха, и назавтра с утра до ночи, и весь светлый день послезавтра, но лишь стены щербились, а ничего похожего на пролом не намечалось. Крыжаки же в один из дней, когда в городе несла охрану бомбард хоругвь Велюньской земли, отважились на вылазку — и успешно: многих велюньских рыцарей поранили, а несколько бомбард загвоздили. Спустя три дня потери понесла хоругвь Януша Мазовецкого. Большая бомбарда, словно заговоренная чертями, откатилась сильней, чем откатывалась прежде, ударила в каменную стену сгоревшей постройки, та обвалилась и раздавила стоявших за ней два десятка шляхтичей. Крыжацкая стража на замковой стене от радости бесновалась. Неожиданным бедствием стали мухи, расплодившиеся на гниющих отбросах. Черными тучами висели они над таборами полков, изводя народ и коней. Последовало и худшее: начали требовать плату наемники, а денег не было, и возникло опасение, что в ближайшую темную ночь наемники переметнутся в замок к свеценскому комтуру, где заплатят тотчас и намного вперед. Пришлось срочно просить в городах ссуды.
Нудно, под изнуряющую маету обстрела тянулись дни. Бомбарды рыкали, малые ядра свистели, большие рокотали, надрывно ухали, мозжа лицевой кирпич, пороховая вонь отравляла воздух, запасы пороха таяли, груда каменных шаров от гармат перелетала к стенам, тут меньшилась, там росла, и близкого конца осаде не чувствовалось вовсе. Гнать шляхту и бояр на общий приступ крепости король и великий князь не решались — все войско могло без пользы лечь под стенами. Но в одиночку то одна, то другая хоругвь на приступ ходили, надеясь на случайное счастье. Всем оно отказывало. Не повезло жмудинам, безуспешно пытались поляки, напрасно потратили людей полоцкий и витебский полки. Ночью приволокли к стене лестницы, приставили, полезли, но немцы баграми эти лестницы оттолкнули — кто был наверху, поломал кости. Андрей лез среди первых, и остался жив Софьиными молитвами: лишь лестница пошла по дуге, прыгнул с четырехсаженной высоты, только ноги отбил, два дня пролежал на телеге, а кто не успел прыгнуть — искалечился на всю жизнь. На том и успокоились приступать. Старики, помнившие осады Вильни, Трок, Гродно и Новогрудка, делились знаниями, и выходило из прошлого опыта, что, если Плауэн имеет корма и воду, хоть год можно стоять под Мальборком. Пусть не год, пусть три месяца дожидаться, пока поедят последнее и схудеют до скелетов. Это ведь до октября, а вышли из домов в мае. Да и что, размышляли, их тут стеречь. Побили в поле большую часть, выползут новые — опять побьем. И польская шляхта размечталась про свои дворы, стала сердиться, оговаривать короля: сам-де виновен, что сразу не пришли. Молвил бы: вперед, польские рыцари,— и летели бы всю ночь, как орлы, опередили проклятого Плауэна. А то ехали — улитка обгоняла; рухлядь разную в замках искали, делили, от лавочников поклоны принимали, всех крыжаков на волю распустил. Теперь под открытым небом отмахивайся от заразных мух! Роптали, ворчали, но тихо: королю возражать никто не решался, боясь гнева.
Ягайла стал мрачен, задумчив, закрывался в шатре с великим князем и подканцлером Тромбой, сочиняли какие-то письма, и гонцы увозили их стремглав бог знает куда, а другие гонцы привозили какие-то письма, и зачем нужна была вся эта суета с писульками, что творилось вдали от Мальборка, никто в войске не знал, а кто знал, тому велено было помалкивать.
Ничего хорошего в соседних странах не делалось; наоборот, все, что делалось, направлялось победителям во вред. На приятельственных крыжакам дворах опомнились от потрясения и спохватились спасать Орден. Сигизмунд, жаждавший сесть на место почившего Рупрехта, рассылал в немецкие княжества послания, повествующие о тяжкой године крестоносцев, затравленных язычниками, схизматиками и злобнейшими из христиан — поляками. Прислал письмо гданьскому мещанству, призывая хранить верность Ордену, ибо недолго терпеть варварское иго, он сам скоро выступит на помощь угнетенному прусскому народу. Стало известно, что такое же письмо Сигизмунда через наемников дошло в замок Генриху фон Плауэну. Лучше бы воз муки передали в крепость швейцарцы, чем эту бумагу. Но Сигизмунд — полбеды, ему пообещать, что другому сплюнуть; вот месяц назад объявил войну, а где та война? Скоро приду, ждите! А когда скоро?
Пока ждали ответ, узналась новая беда. Бежавший в Прагу великий ключник фон Вирсберг сумел добиться от короля
Вацлава ссуды в десять тысяч гульденов для набора наемников. Никогда раньше никому ни на каких условиях Вацлав не давал взаймы даже стертого гроша, и неожиданная щедрость означала одно — чешский король для спасения Ордена решился на крайние меры. Скоро опасения подтвердились: Вацлав и маркграф моравский Йодок назначили выступить против поляков и литвы в конце сентября. На занятое же золото Вирсберг пообещал нанять четыре тысячи копейников. Гроза собиралась на границах Короны, надо было не медля разделываться с Мальборком; теперь уже отвергнутые условия свеценского комтура казались сносными, но он их не повторял, сидел за стенами, словно умер.
В день святого Иосифа, двадцать седьмого числа, посланец папы Иоанна привез в Мальборк письмо. Генриху фон Плауэну предлагалось принять выехавшего к нему папского нунция, слушаться его и стремиться к миру с Польшей. Комтур, прочитав послание святого отца, только усмехнулся. Слушаться нунция! Чему он научит, этот нунций? Забыть позор Танненберга? Забыть восемнадцать тысяч посеченных рыцарей? Отдать земли, замки, города, торговые дороги, людей? Стоять на коленях, бить поклоны? Сами умеем получше любого нунция. Сами учим других, для этого и пришли сюда. Нунций! На кой черт он нужен здесь! Приедет мирить! Мы предлагали мир, король отказался. А теперь поздно. Теперь мы будем смывать позор! Ни святая вода, ни чернила самого лучшего мирного договора не отмоют его. Только кровь. Через месяц придут Вацлав, Йодок, Сигизмунд, немецкое рыцарство, пришлет своп хоругви ливонский магистр. Они, не мы, запросят мира. И уж тогда продиктуем, тогда они поголодают в своих Краковах и Вильнах. Месяц ждать. Подождем, росу станем пить, если колодцы иссякнут, утолим голод молитвой, сапоги пустим в котел, но все вернем и отнимем. Пока мы живы, война не кончилась. Сквитаемся за каждого брата нашего Ордена, за каждый снятый рыцарский султан. Искать мира! Пусть ищут! Нам мир не нужен, мы ищем победу! Только ее! Пусть тысяча нунциев приедет, всех запру в часовню молиться за наш успех! И решив так, комтур оставил письмо без внимания.
Ливонцы, о которых думал Генрих фон Плауэн, действительно объявились. Витовту доложили, что большой их отряд под командой маршала Берна фон Невельмана прибыл в Кенигсберг. Великий князь отправил маршалу письмо, спрашивая: почему Ливонский орден нарушает заключенное в мае перемирие? Почему хоругви пришли в прусские земли? почему маршал набирает кенигсбергских рыцарей? Следует ли это воспринять так, что маршал явился воевать с ним, Витовтом?
В ответном письме фон Невельман объяснил, что о перемирии ему не было известно, намерения воевать у него нет, а есть желание встретиться с великим князем и королем для устной беседы. Легко было понять, что маршал предлагает свое посредничество в переговорах с Орденом. Ягайла и Витовт, посоветовавшись, решили: войско маршала к замку не допускать, а его самого пропустить; если же обнаружится хитрость, ливонцев высечь. Великий князь взял шесть хоругвей и выступил навстречу ливонским крыжакам. Через несколько дней на берегу Пассарги литвины и ливонцы встретились. Невельман, проявляя угодливую любезность, принялся рассуждать о пользе заключения мира.
— Я не знаю, что потребует от Илауэна король,— перебил его Витовт,— мои же интересы таковы: вернуть нам Жмудские земли и Судавы, а все дарственные и договорные грамоты об опеке жмудинов Орденом — сжечь. Без этих уступок миру не бывать.
Невельман вежливо согласился, что желание великого князя исполнено справедливости. Думал, однако, что никогда Тевтонский орден не откажется от власти над Жмудью. Жмудь — это мост между Ливонией и Пруссией; лишь круглый дурак бросит в огонь литовские грамоты, передавшие жмудинов крестоносцам. Но спорить с Витовтом не хотел, опасаясь, что князь взбесится, крикнет «Руби!», и полторы тысячи рыцарей погибнут в неравном бою. Даже не сам бой страшил, боя не боялся. Другие были замыслы. Требовалось выиграть время, чтобы собрать новые рыцарские отряды в Кенигсберге, и требовалось войти в Мальборк, увидеться с фон Плауэном, обсудить порядок осенней войны. Случай благоприятствовал, и маршал попросил о двухнедельном перемирии, считая с восьмого числа сентября, на время своего проезда в осажденную столицу и переговоров со свеценским комтуром. Витовт ответил согласием.
И день, и второй, и третий, и уже неделю маршал сидел в крепости, и каждый день король и великий князь ожидали герольдов, но трубы не трубили, ворота не отворялись, герольды Генриха фон Плауэна не выезжали. Стало ясно, что Невельмана пропустили в замок зря — скорее отговорил Плауэна, чем уговаривал мириться, утешал рассказами об усердии всех орденских благожелателей. А без взятия Мальборка нет победы, а Мальборк без многомесячной осады не взять, а долгую осаду сорвут имперские немцы, венгры, чехи нападением на голые границы, и люди не готовы к длительной осенней осаде. А уйти без мирного договора — вновь война, вновь нет роздыха, вновь звать шляхту и бояр в седло. А не уходить, стоять здесь — Вацлав и Йодок побурят Малопольшу.